Замок Шамбла

Геру Констан

XXVIII

Когда госпожа Марселанж в сопровождении Мари Будон вошла в гостиную, где находилась графиня, та, видевшая сквозь ставни, как ее дочь проходила по переулку, бросилась к ней и долго обнимала ее, не будучи в состоянии произнести ни слова, а потом, вдруг отступив назад, пристально посмотрела на дочь и спросила:

– Ну что?

Этот вопрос, такой короткий и неопределенный, заключал в себе тысячи других вопросов, полных жестоких сомнений и тоски. Пока Теодора, задыхаясь от волнения, медлила

с ответом, Мари Будон проговорила:

– Разве я вам не сказала, что она не подвергнется унижению предстать перед судьями и чернью?

– Но это было невозможно, — удивилась графиня.

– Я говорила это ей так же, как и вы, матушка, — возразила госпожа Марселанж, — но я начинаю думать, что для нее нет ничего невозможного.

– Как! У нее получилось?

– Удалось, матушка.

– Но каким образом? Как она смогла?

– Я знаю не больше вас.

– Говори же, Мари, как ты это сделала.

– Очень просто, — ответила Мари Будон. — Я решила пойти к Гильо, адвокату Жака, и рассказала ему, что произошло вчера, что Теодора может подвергнуться еще и худшим оскорблениям, если ее обяжут говорить перед этой чернью, и Гильо придумал, как этого избежать.

Госпожа Марселанж объяснила тогда матери возражения Гильо, по требованию которого суд решил, что прочтут ее письменные показания.

– Бедная Мари! — воскликнула графиня, пожимая руки своей служанке. — Я спрашиваю себя, на что только не способна твоя преданность.

– Надо только делать дело и верить в успех, вот и весь секрет, — заключила Мари Будон.

Когда все немного успокоились, графиня стала сожалеть, что не знает того, что происходит в зале суда, и как бы ей хотелось знать все подробности.

– Я охотно вернулась бы туда, — сказала Мари Будон, — но мне трудно будет пробраться сквозь толпу, да и зачем? Ведь скоро мы все равно все узнаем от журналиста, включая слова адвоката Марселанжей.

– Да, — прошептала графиня. — Мы узнаем все, что будет говорить этот Бак, о котором мы несколько дней назад слыхом не слыхивали, и он тоже о нас ничего не знал. Но эта гадина госпожа Тарад науськала его на ненависть, так что теперь он припишет себе осуждение бедного пастуха.

– Только бы он ограничился Арзаком! — сказала госпожа Марселанж.

– О чем это ты? — с живостью спросила графиня.

– Говорят, что эти адвокаты много себе позволяют. Вдруг он ополчится и на нас?

– Не посмеет! — вскрикнула графиня. — В этих слушаниях речь идет только об Арзаке и Жаке Бессоне, и этот адвокат, как бы дерзок он ни был, не посмеет намекнуть на нас.

– Я думаю, что вы правы, матушка, но мне бы очень хотелось узнать, что он там говорит.

– Стенограмма будет у нас через час после заседания, — сказала Мари Будон.

– Когда же они наконец закончат? — вскрикнула графиня, взглянув на решетчатые окна, выходившие на здание суда.

Госпожа Марселанж и Мари Будон тоже подошли к окну, с таким же нетерпением

ожидая конца заседания, где речь шла не только о чести благородных дам, но и об их жизни.

Через час публика начала выходить из зала суда. Все наперебой обсуждали происшедшее, и в обрывках фраз женщины уловили два имени: Андре Арзак и Бак. Когда двое мужчин проходили у них под окнами, дамы услышали следующий диалог.

– Десять лет! — воскликнул один. — Это жестоко.

– Никоим образом, — возразил другой. — Он их заслужил.

– А ты видел, как этот юрист говорил с судьями?

– Да, у адвоката язык хорошо подвешен.

– Он не боится говорить что думает.

– Его зовут Бак?

– Да, Теодор Бак.

– Он говорил такие вещи, что у меня аж челюсть отвисла.

– Еще бы! Даже судьи дрожали, а когда он заговорил о…

Конец фразы затерялся в шуме.

– Что мог сказать этот человек? — встревоженно прошептала графиня.

– Скоро узнаете, — заявила Мари Будон. — Я ухожу и вернусь через час со всеми подробностями.

Настала ночь, графиня и ее дочь с нетерпением ждали возвращения служанки. Наконец послышался шум, громко хлопнула дверь, потом на лестнице послышались быстрые шаги.

– Это она! — вскрикнула графиня, бросаясь к двери.

Мари Будон вошла, держа в руке несколько листов бумаги. Она раскраснелась, по ее лбу струился пот.

– Вот, — сказала она, отдавая бумаги графине, — здесь все.

Графиня взяла их дрожащей рукою и отдала дочери.

– Теодора, — сказала она взволнованным и дрожащим голосом, — у тебя зрение лучше моего, возьми и читай, читай скорее!

Все трое сели поближе к лампе. Госпожа Марселанж начала просматривать листки, быстро пробегая вопросы, которые служанка пересказала графине и ей, и остановилась только на своих собственных показаниях.

«Вдова Марселанж удалилась, и прокурор прочел ее письменные показания.

С.: Знаете вы что-нибудь о преступлении, приписываемом Арзаку?

М.: Я не знаю Арзака.

С.: Согласно показаниям свидетелей, когда Жака Бессона арестовали, вы посылали ему в камеру передачи. Подобные поступки столь высокопоставленных особ, как вы, оскорбляют приличия и общественную нравственность.

М.: Это правда. Когда Жака Бессона посадили в тюрьму, я послала ему кровать, поскольку он еще не оправился после болезни. Правда и то, что я постоянно посылала ему еду.

С.: Я должен заявить вам, что с вашей стороны подобные поступки оскорбляют все правила общественной нравственности, поскольку речь идет о подозрениях. Жак Бессон обвиняется в убийстве вашего мужа, а когда суд кого-то обвиняет, на это есть веские основания. Жена должна прислушиваться к ним, когда речь идет об убийстве ее мужа.