Замок Шамбла

Геру Констан

– Все кончено?!

Клодина зашаталась и провела рукой по глазам, словно на секунду ослепла. Потом, пристально взглянув на Маргариту Морен, она спросила отрывисто и решительно, хотя ее губы судорожно подергивались:

– Что же решили судьи? Что они сделали с Жаком?

Немного замявшись, Маргарита хотела было ответить, когда толпа, собравшаяся у здания суда, медленно расступилась, чтобы пропустить трех человек. Это были Жак Бессон и два жандарма. Со связанными за спиной руками, страшно бледный, осужденный шел между двумя жандармами, мрачно наклонив голову.

Клодина

все поняла после одного-единственного взгляда — быстрого, ясного, ослепительного, как молния. Она увидела бледного связанного Жака, бесстрастных жандармов, безмолвную и неподвижную толпу. На лице сына она прочла смертный приговор. Тогда ее руки потянулись к Жаку, рот страшно искривился, она хотела вскрикнуть, но не могла; она лишь бессильно взмахнула руками, глаза ее закатились, и она упала наземь. Человек двадцать бросились ей помогать, что вызвало сильный переполох. Жак повернул голову в ту сторону.

– Что там такое? — спросил он жандарма.

– Ничего, — ответил тот, что видел, как упала Клодина, — какой-то бедной старухе сделалось дурно.

– Бедной старухе! — прошептал Жак, подумав о своей матери, будучи уверен, что она в Шамбла.

Пока его вели в тюрьму, Маргарита распорядилась, чтобы Клодину перенесли в ту же гостиницу, где остановилась она сама. Графини де Шамбла присутствовали при этой сцене, и их объял вполне понятный ужас. Маргарита Морен, когда ее стали расспрашивать, сказала, кто эта бедная женщина, которой все так сочувствовали, и обе дамы опасались, как бы это сочувствие не сделалось для них смертельно опасным, если народ их узнает. Однако, несмотря на эту опасность, графиня оставалась в толпе, которая в приступе негодования и гнева могла растерзать их обеих на куски. Дочь, в свою очередь, умоляла ее поскорей вернуться в гостиницу.

– Возвращайся одна, Теодора, — сказала ей графиня, — а у меня есть дело.

– Куда хотите вы идти, матушка? — с испугом спросила госпожа Марселанж.

– В ту гостиницу, куда перенесли Клодину.

– Как! Вы хотите…

– Видеть ее и поговорить с ней.

– Это безумие, матушка. Одно слово этой женщины может заставить народ убить вас.

– Я должна поговорить с ней, Теодора; вернись в гостиницу и не поднимай вуали.

Пять минут спустя графиня входила в ту гостиницу, где остановилась Маргарита Морен, и велела провести себя в комнату Клодины Бессон. Она увидела старуху на пороге: бледную, но настроенную твердо и решительно. Графиня подняла вуаль. Клодина, узнав ее, вскрикнула, и в этом крике было столько же удивления, сколько и гнева.

– Вы куда-то собрались, Клодина? — спросила ее графиня.

– Это правда, — глухо ответила Клодина.

– Куда вы хотите идти?

– К прокурору.

– Зачем?

– Сказать ему всю правду о преступлении в Шамбла и в подтверждение моих слов отдать ему бумаги, которые у меня с собой.

– И в чем же эта правда?

– Я назову настоящих преступниц, вас и госпожу Марселанж.

– Вот это-то я и угадала, именно этого я и не должна допустить, — холодно сказала графиня.

– Не допустить… попробуйте-ка!

– Это мы увидим. Пойдемте в комнату, здесь

нельзя говорить.

Клодина повиновалась.

– Всякое объяснение бесполезно, — сказала она. — Вспомните, что я вам однажды сказала: горе вам, если Жак будет осужден! На площади Мартурэ падут три головы.

– Помню, но разве вы не знаете, что после этого можно подать на кассацию? Тогда дело будет передано в другой суд, и там благодаря неимоверным усилиям, которые мы предпримем, и огромным средствам, которые мы пустим в ход, оправдание станет куда более вероятным, чем осуждение.

Клодина бросила недоверчивый взгляд на графиню, потом после недолгого молчания пробормотала:

– Приговор… подать на кассацию… Да, я об этом слышала.

Она продолжала громко, стараясь прочесть в глазах графини ее истинные намерения:

– Кто мне даст гарантию, что вы не заманиваете меня в ловушку, чтобы я не смогла донести на вас?

Графиня не пошевелилась; двойное притворство — знатной дамы и ханжи — уже давно приучило ее превращать лицо в непроницаемую маску.

– Нужно ли повторять вам, — сказала она Клодине, — что я так же, как и вы, заинтересована в оправдании Жака? Разве вы не знаете этого лучше других?

– Это правда, — прошептала Клодина.

– Приговор будет кассирован, я надеюсь на это, — продолжала графиня. — Но в противном случае я решусь пожертвовать даже половиной своего состояния для того, чтобы подкупить тюремщика и дать возможность Жаку бежать.

Когда Клодина устремила на нее тревожный взгляд, графиня прибавила:

– Повторяю еще раз, что мои интересы служат лучшей гарантией искренности моих обещаний. Брошенный нами, Жак, доведенный до отчаяния, может рассказать все, а если это сделает не он, то все расскажете вы. Следовательно, спасти его — значит спасти себя, а что значит половина моего состояния, когда речь идет обо мне и о моей дочери? Клодина, я вас убедила, или вы по-прежнему хотите донести на нас?

– Нет, потому что вы доказали мне, что я могу еще надеяться, а пока во мне живет надежда, вам бояться нечего. Теперь запомните хорошенько, что я вам скажу: я буду молчать до тех пор, пока Жак не взойдет на эшафот, если это уж его судьба. Но вот тогда-то я все расскажу и не успокоюсь до тех пор, пока собственными глазами не увижу, как падут обе ваши головы.

– Хорошо, — холодно ответила графиня. — Прощайте, Клодина.

Она поспешно ушла в свою гостиницу и нашла дочь в слезах.

– Что с тобой, Теодора? — спросила графиня.

– Неужели вы не догадываетесь, матушка? — вскрикнула госпожа Марселанж срывающимся голосом. — О! Кажется, я с ума сойду. У меня в ушах не смолкает страшный приговор, и эта пытка убивает меня.

– А я, — прошептала графиня мрачным голосом, — все слышу последние слова этого гнусного адвоката: вчера Арзак, сегодня Бессон, завтра вы, графини де Шамбла!

Она сделала несколько шагов по комнате, потом, ударив себя по лбу, вскрикнула хриплым и свистящим голосом:

– Завтра вы, графини де Шамбла, вот что он сказал!.. И как знать, может быть, завтра, а может быть, даже сейчас сюда придут, чтобы нас арестовать!