Замыкание
Шрифт:
После школы, несмотря на протесты родителей, зачем детей дергать, пусть будут на одном месте, - она их забирала, утром сонных собирала и отвозила матери.
Дети росли, годы шли, мать умерла от страшной болезни, отец женился на молодой женщине с дочкой.
Что-то, какие-то веяния витали в воздухе, но она не вдавалась, хотя Марго и каркала: что-то будет, вот увидишь, у меня нюх как у собаки. Плохое или хорошее?
– спрашивала она.
– Когда у нас бывает что-то хорошее? Ты что? Погрязла в быту, пора выныривать, - возмущалась Марго.
Началось с затяжного конфликта с завучем Генриеттой Трофимовной. "Слишком
Марго советовала не обращать внимания, беречь свое здоровье и особо не нарываться. Традиция - валить все на школу, - сложилась задолго до нашего рождения, и не нам ее ломать. Как у нас считают: бандит? в какой школе учился? Какие-сякие педагоги его таким воспитали? Какой учитель, такой и ученик.
Поддерживал Яков: "Вы не бог, чтобы лепить по своему образу и подобию. И не на передовой: от вас мало что зависит. Нерадив ученик, а не вы". Простые, понятные слова, сказанные вовремя, помогали, она успокаивалась.
С Яковом встречались у Мары, старушка радовалась, когда они приходили. Нет, нет, не делала вид, а радовалась по-настоящему. Она жила одна, любила свою махонькую квартирку, одно плохо, цветы не развести, потому что окна на север, солнце почти не заглядывало, да еще соседний дома почти вплотную стоит. Но зато под окном росли березы.
Если подумать, не с конфликта с завучем, новые времена для нее наступили, когда на школьном вечере накануне дня советской армии случилась драка. Молодая учительница биологии, внешне не отличить от старшеклассниц, педагоги ее называли Танюшей, - бросилась в самую гущу разнимать мальчишек. Когда физрук и трудовик растащили по углам невменяемых школьников, все увидели, что на белом пиджаке биологички с левой стороны расплылось кровавое пятно. Софья жутко испугалась, сдавило виски, закачался пол, глухо, будто издалека, доносился Танюшин голос: "Это не моя кровь, вы слышите, Софья Леонидовна? Жаль, костюм придется выбрасывать". Софья видела ее как в тумане, навалилась тяжесть такая, будто скала придавила грудь, кто-то подставил стул. Вдохнув нашатыря, пришла в себя, но не совсем. Когда ее провели в учительскую, где остались только завуч и Марго, она прилегла на диван и в полубессознании услышала: "Детишки под кайфом, что тут такого. Продавца наркоты видели на крыльце школы".
– "Знали и никому не сказали?" - "Давно знала".
– "Почему молчали? Надо отменить вечера, или пусть милиция дежурит".
– "Вы, Генриетта Трофимовна, предложите старым учителям. Они во многовековой спячке, и уже никогда не проснутся, им ведь кажется, что клевещут на бедных детишек".
Домой Софья добралась поздно, после одиннадцати. За шкафом спали Маша и Миша, а Николай перекладывал в коробки любовные переводные романы на непритязательный женский вкус. На столе росла стопка книг для себя: русская и зарубежная классика. Он объяснял знакомым, что наладил мелкий бизнес и за центральной площадью, там, где начинался бульвар, организовал торговую точку: два впритык стола, на которых раскладывал книги. Даже
Недавно у него появилась помощница, в возрасте Дуси, и он работал через два дня. В свои выходные погружался в чтение.
– Что так поздно?
– спросил он, не отрываясь от Мандельштама.
– Наркоманы подрались. Представляешь, в нашей школе подрались наркоманы! Будем в милицию сообщать, пусть разбираются.
– Вот уж не знал, что ты такая наивная. Милиция крышует наркоторговцев, так что лучше не вмешиваться. Своих надо защищать, своих, но в чужие дела не лезть, чтобы не нарваться.
– Нас, родителей, больше в миллион раз. Разве мы не справимся?
Он с интересом посмотрел на нее:
– Ты что, серьезно считаешь, что наркоту распространяют только бездетные и детоненавистники? Если собственное дитя нечем кормить, родитель пойдет на все, - он уткнулся в книгу.
Она долго не могла уснуть, закрывала глаза, и возникала зловещая картинка кровавого пятна на белом, наконец, все залилось густой серой краской.
Утром по дороге в школу дала себе слово добиться от директора отмены вечеров. Но именно в этот день директор пенсионного возраста, в строгом костюме для особых праздников, с медалями и знаками почета на необъятной груди, собрала после уроков педколлектив и объявила: "В условиях победившей демократии свобода означает, прежде всего, экономическую независимость". Она замолчала и оглядела учителей.
– Это как?
– спросил физрук.
Ему как представителю малочисленного мужского пола в школе позволялось задавать любые вопросы.
Молодая незамужняя преподавательница химии стала объяснять:
– А так, если зарплаты хватает, не надо унижаться просить...
– У любовника, - перебила ее Марго, относительно молодой ее можно было назвать лет пять назад, но тоже незамужняя.
Директор продолжила:
– Нашей школе предоставлена честь первой провести эксперимент. С этого месяца у нас свой банковский счет, свои деньги, и мы будем распределять зарплаты по справедливости: кто больше работает, тот больше получает.
– Кто не работает, тот не ест, - добавил физрук.
Остальные молчали: опасно в новых экономических условиях без надобности высовываться.
На следующей неделе педагогов опять собрали, уже знали, что директора уволили. Рядом с завучем стояла женщина неопределенного возраста с избытком косметики и в ярко голубом тугом костюме на фигуре в форме восьмерки. В голубых туфлях на высоченных каблуках фигура казалась неустойчивой, Софья опасалась, что женщина потеряет равновесие и упадет.
– Наш новый директор, Кротова Нинель Александровна, - представила ее завуч, и наступила тишина.
Все ждали речь нового директора, но она не проронила ни слова, пауза затянулась и опять заговорила завуч.
Вопрос, куда делась старая директриса, не был услышан. Педагоги стали расходиться по классам с нехорошими предчувствиями.
– Какой это директор, это кукла, - услышала Софья за спиной, - Заводная кукла. Завод кончится, она ткнется носом в пол.
Маленькие глазки новой директрисы терялись в густо голубых кругах, непонятно, куда она смотрела и смотрела ли. Ярко красные губы и выбеленные волосы усиливали маскообразность лица, многие пугались, особенно пожилые учительницы.