Замыкание
Шрифт:
– Не ночевал? И она из-за этого в петлю полезла?
Из-за тебя, ты спал с ней, - подумала, но не сказала. Палящее солнце слепило глаза, ни деревца, голая степь. Но когда поднялись по тропинке вверх, увидела до самого моря дачный городок. Прошли улицу участков, до самого конца и остановились у калитки. Забор из сетки не скрывал просторный участок с ровными рядами саженцев и побеленный домик с навесом, под ним круглый стол и кресла из пластмассы.
– Вот мой домишко, - он широким жестом распахнул калитку, - У самого моря.
– Что за плантация?
– Не знаю, недавно
– Чтобы участок дороже продать?
– Нет, собирались долго жить, что-то не срослось.
– Кто-то умер?
– Нет, зачем, передумали.
– Поняли, счастье не здесь.
Он провел ее в просторную комнату.
– Мебель новая, из светлого дерева, купил вместе с домом, - объяснял он, - пойдем, покажу веранду.
Веранда застеклена с трех сторон, от пола до потолка, стекла прозрачной чистоты. У входа буйно цвела чайная роза, улавливался запах.
Нереальные розы, и все вокруг нереальное, красивый сон, плод богатого воображения.
Григорий расставлял чашки на круглом столе под навесом, оттуда открывался вид на море. Нежарко, с моря дул прохладный ветерок, пахло водорослями.
Из кухни доносился свист, переходящий в бульканье - закипела вода.
Он положил в ее чашку ложку растворимого кофе, налил кипяток, размешал ложкой, поставил бутылку с яркой наклейкой.
– Думаю, кофе с коньяком улучшит настроение.
Коньяк дорогой, она не сомневалась. Все самое лучшее. Действительно, ей стало лучше. Даже похвалила веранду, но огород скучный, без красивых лужаек и укромных уголков, плоский, нет цветов, один куст розы - мало.
– Да, скучный, но не все сразу, - оправдывался Григорий, - все в твоих руках.
– В моих? Но я не садовод.
– Исправимо. Я одобряю, если жена возится в саду.
– Батрачить нанимаешь? Как платить будешь?
Бесплатный сыр бывает в мышеловке. Опять обман? Но никто не собирался обманывать, обманывалась сама.
– Ну, вот, опять. Да делай, что хочешь. Хоть крокодилов разводи. Налить?
– он показал на бутылку.
Она кивнула. Не много ли полчашки? Но выпила.
– Когда я родился, у нас не было ни клочка земли, только в цветочных горшках. Более уродливых растений я не встречал. Забывали поливать. Кроме деда никто ничего не делал в доме.
– И еще у вас коза была.
– Была. Потом он вступил в садоводческое товарищество. Что-то там выращивал, я не вдавался. Потом был инсульт, уже в инвалидном кресле, руки на коленях безудержно двигались, подзывал меня, долго и невнятно говорил, но я понимал: "Гришаня, помни, поместье дороже свободы. Помни, прокляну с того света, если ослушаешься: никаких сделок, ни с кем, землю не продавай, владей, но не продавай, влезай в долги, но не продавай. Есть кусок земли, и тебе не страшно жить в любой стране". Родители после его смерти долго маялись с огородом, потом, когда они ушли в один год, я продал участок.
– У нас земли не было, ни у родителей, ни у нас с Яковом.
– А все же нехорошо, столько лет была замужем за стариком, и никакого наследства тебе не досталось.
– Не из-за этого я выходила замуж.
Все
Зиму в закутке не пережить: или умрет естественной смертью, или добровольно вернет билет создателю. Уехать к брату? Но ему она не нужна. Неужели ничего не изменить? И эта встреча всего лишь вернула в несчастливое прошлое, от которого таблеток нет.
Григорий пил коньяк и рассуждал:
– Потребуются вложения, дом надо содержать, но это моя забота. Человек живет, пока у него есть забота. Это не я, это Хайдеггер. Хороший был философ, биографию свою немного подпортил, но с кем не бывает. Налить еще? Нет? Как хочешь. Черт, философия никому не нужна, в эпоху засилья визуальной культуры всем картинки подавай. Картинки будут, - он опьянел и, казалось, забыл о ней, - Картины разные нужны, прорисованные, размытые, абстрактные, - ведь это тоже жизнь. Жизнь до конца не понимает никто, да и не нужно, зато в смерти все понятно: тело разлагается быстро, а кости еще долгое время сохраняются, на радость археологам.
– Помнишь пейзажи на клеенках? сохранился у Дуси до сих пор, Зина хранит.
– Примитив, но есть любители. Давай поплаваем, а?
Следом за ним спустилась с обрывистого берега на узкую полосу из гальки и песка. Он на ходу снимал и разбрасывал одежду, кроме них и чаек никого не было. Она тоже сняла сарафан и села на теплый камень. С трех сторон скалы, с берега их не видно, и она надеялась, что никто не появится.
Море - океан до самого неба. Григорий плыл, ритмично взмахивая мускулистыми руками, волны скрывали его голову. Она чувствовала себя отстраненно, как зрительница, созерцающая в музее картину морского пейзажа. Даже волны застыли, только живые чайки парили над головой, перекликаясь детскими голосами, неожиданно пикировали вниз, хватали рыбу и взмывали ввысь.
Обжигало солнце, но спрятаться в тени высокого берега боялась: пугала нависающая над головой скала в глубоких трещинах. Она вошла в воду, поджала ноги, обхватила их руками, плотная вода выталкивала, переворачивала на спину, волна захлестывала - тело ей не принадлежало. Охватила паника, попыталась кричать, захлебнулась, сильные руки подхватили и вынесли на берег.
– Глупо утонуть, где воды по колено.
– Где ты был?
– За скалой.
Она легла на песок вперемешку с галькой, он постоял, закрыв солнце, большой и сильный, и лег рядом.
– От тебя пахнет свежестью, - сказал она.
– Свеж как осетр.
Он скоро уедет, потому что ему станет скучно без дела, оставит ее зимовать, летом приедет с молодой красивой подругой. И удивится, что не так? Разве я тебе обещал быть только с тобой?
Да хоть и обещал, кто этому верит. Ведь обещать - не делать.
– О чем ты думаешь?
– он погладил ее по щеке, - перестань думать.
– Мне здесь не по себе. Слишком красиво. На захудалом пляжике с запахом туалета я чувствовала себя спокойнее. Что-то во мне не так.