Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
На самом деле, однако, "жало этой художественной сатиры", как любил выражаться в таких случаях Михаил Михайлович Зощенко, направлено совсем в другую сторону.
Главный объект сатиры в этом рассказе, - как, впрочем, и во всех рассказах Михаила Зощенко, - тот, от чьего имени, а точнее, чьими устами рассказывает нам автор всю эту историю.
Это над ним подтрунивает автор, над ним смеется, его выставляет в смешном свете.
Комичны его неповторимые - только у Зощенко вы можете встретить такие!
– речевые обороты: "У них, у буржуазных иностранцев, в морде что-то заложено другое", "Им там буржуазная мораль не дозволяет проживать естественным
Еще более комичны его представления о нравах и обычаях высшего буржуазного общества: "Форд на стуле сидит", "Одного электричества горит, может, больше как на двести свечей", "За калошами под стол нырял вместе со своей костью"...
Но главный объект зощенковского юмора, главная мишень зощенковской сатиры - это представления его героя рассказчика о том, что значит, выражаясь его собственным языком, "проживать естественным образом". Иными словами, что является в его глазах нормой человеческого поведения, а что отклонением от нормы, смешным и нелепым чудачеством.
"Вот, говорят, в Финляндии в прежнее время ворам руки отрезали, говорит зощенковский герой-рассказчик (рассказ другой, но этот герой у Зощенко во всех его рассказах один и тот же).
– Проворуется, скажем, какой-нибудь ихний финский товарищ, сейчас ему чик, и ходи, сукин сын, без руки. Зато и люди там пошли положительные. Там, говорят, квартиры можно даже и не закрывать. А если, например, на улице гражданин бумажник обронит, так и бумажника не возьмут. А положат на видную тумбу, и пущай он лежит до скончания века... Вот дураки-то!.."
И точно такими же дураками, как эти, неспособные прикарманить чужой бумажник, выглядят в глазах зощенковского героя и те, кому воспитание, естественные нормы цивилизованного человеческого поведения не позволяют, подавившись костью, вот тут же, прямо за столом, начать плеваться, сморкаться и харкать, нимало не заботясь о том, как отнесутся к этому окружающие.
Деликатность Михаила Михайловича, не позволившая ему выплюнуть в камин жвачку, изготовленную Всеволодом Ивановым, как это сделали все его друзья, быть может, тоже стала в их компании поводом для - не насмешек, конечно, но легкого подтрунивания. Но, как пишет в своих воспоминаниях Тамара Владимировна, все они все-таки восприняли это не просто как чудачество или какую-то непонятную блажь, а как чрезмерную, быть может, даже излишнюю в компании близких друзей, но именно деликатность.
Поведение же француза в изображении зощенковского героя-рассказчика выглядит именно блажью. Причем такой блажью, на которую способен только иностранец, то есть человек из совершенно иного мира, как бы даже с другой планеты.
В сущности, это рассказ не об иностранце и даже не об иностранцах, а как раз наоборот!
– о нас, о наших соотечественниках, в глазах которых человек воспитанный, то есть цивилизованный, выглядит каким-то придурком.
"В сущности, мы с вами дикари, братцы!" - говорит нам Зощенко этим своим рассказом.
Вот для чего понадобилось ему именно так развернуть и разработать эту нехитрую фабулу, превратив ее в неповторимый, насквозь свой, зощенковский сюжет.
На этом простом примере особенно ясно видно, что в основе превращения фабулы в сюжет лежит некая задушевная авторская мысль.
Писателя именно потому и привлекает та или иная жизненная история (фабула) - иногда взятая прямо из жизни,
История превращения в сюжет фабулы рассказа Зощенко "Иностранцы" хороша тем, что предельно проста. Она представляет нам один из важнейших законов сюжетосложения в наиболее, так сказать, чистом виде.
Но полно! Закон ли это? А может быть, просто частный случай?
Чтобы убедиться в том, что это именно так, рассмотрим не столь простую и очевидную, а более сложную, более запутанную ситуацию.
Как я уже говорил, Гоголь в основу своей комедии "Ревизор" положил примерно ту же фабулу, которую до него использовал его современник Александр Вельтман в повести "Провинциальные актеры". (Позже он изменил это название: повесть стала называться - "Неистовый Роланд".)
Вельтман однажды даже попрекнул этим Гоголя. Не то чтобы обвинил его в плагиате, но довольно прозрачный намек на это сделал. В 1843 году он опубликовал рассказ "Приезжий из уезда, или Суматоха в столице", который начинался так:
"Всем уже известно и переизвестно из повести "Неистовый Роланд", и из комедии "Ревизор", и из иных повестей и комедий о приезжих из столицы, сколько происходит суматох в уездных городах от приездов губернаторов, вице-губернаторов и ревизоров".
Этой иронической репликой он метил, конечно, не в авторов каких-то "иных повестей и комедий о приезжих и столицы", а именно в Гоголя.
Но обижался он на Гоголя зря. Во-первых, фабула "Ревизора" была заимствована Гоголем не у Вельтмана. (Историю эту, как принято считать, подарил Гоголю Пушкин: его самого однажды приняли не то за ревизора, не то за еще какую-то важную птицу. Сперва он приберегал эту фабулу для себя, даже кое-какие наброски сделал. Но потом отдал ее Гоголю, справедливо решив, что она более пригодна для гоголевского сатирического дара.) А во-вторых, при всем внешнем сходстве фабульной основы "Ревизора" с фабулой повести Вельтмана сюжеты этих двух произведений, как я уже говорил, - разные. И дело тут не столько даже в том, что разворачиваются они по-разному, что у Гоголя анекдот про приезжего из столицы, которого приняли за ревизора, оброс совершенно другими подробностями, не теми, что у Вельтмана или других авторов, обращавшихся к этому анекдоту. Главное отличие состоит в том, что сюжет гоголевского "Ревизора" говорит нам совсем не то, что сюжет повести Вельтмана Он несет в себе совершенно другой смысл.
Сейчас вы сами в этом убедитесь.
ИЗ ПОВЕСТИ АЛЕКСАНДРА ВЕЛЬТМАНА
"НЕИСТОВЫЙ РОЛАНД"
– Генерал-губернатор! генерал-губернатор!
– раздавалось в толпе, выходящей из театра.
– Генерал-губернатор!
– неслось по улицам города. И служебный народ возвратился домой с мыслию: генерал-губернатор!..
Городовой лекарь также пришел в ужас. Он никак не воображал, что генерал-губернатор может иметь нужду в уездном лекаре...
Его вводят в залу. Казначей с женой и двумя дочерями встречают его, чуть дотрагиваясь до полу, и шепотом рассказывают ужасное событие, как его высокопревосходительство разбили лошади, как выпал его высокопревосходительство из экипажа, к счастию подле их дома; рассказывают, что его высокопревосходительство весь разбит и лежит без памяти на диване в гостиной, и просят пойти туда осмотреть раны его высокопревосходительства...