Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
– Иными словами, сударыня, - уточнил я, - вы хотите сказать, что не только вас, но и дочь вашу автор пьесы представил в искаженном виде?
– Именно так, сударь, - подтвердила Анна Андреевна.
– Я бы даже сказала, в карикатурном виде. Он нас просто оклеветал!
– Вот верное слово!
– обрадовался городничий.
– Оклеветал. Вернее не скажешь.
– Очернил!
– добавил Ляпкин-Тяпкин.
– Исказил, - подтвердил Хлопов.
– С грязью смешал!
– негодовал Земляника.
– Дураками выставил, - вставил Хлопов.
– Что
– обернулся к нему Земляника - Это бы еще полбеды, ежели бы только дураками. А то - плутами, мошенниками!
И тут все загалдели в один голос:
– Очернил!.. Надругался!.. Оклеветал!..
– Судите сами, сударь, - перекрывая своим зычным голосом этот галдеж, заговорил городничий.
– Где же это видано, чтобы в целом городе не нашлось ни одного честного человека! Ни одного благородного лица! Да нешто такое бывает?
– Вы правы, - вынужден был согласиться я.
– Такого быть не может.
– Вот видите?
– обрадовался городничий.
– А в пьесе, сочиненной господином Гоголем, действуют одни уроды. Одни только монстры.
– Монстры!
– Чудовища!
– Плуты!
– Дураки!
– Ни одного честного человека!
– возмущенно загалдели все его спутники.
– Ошибаетесь, господа!
– раздался тут вдруг новый голос.
Это вышел из своего укрытия Гоголь.
– А это еще кто такой?
– воззрился на него городничий.
– Откуда он тут взялся?
– Честь имею представить вам, господа, - сказал я, - автора комедии, героями которой вы все являетесь. Если желаете, можете высказать свои претензии ему прямо в глаза.
– А-а, так это он самый есть?
– сказал Хлопов.
– Хорош!
– в сердцах воскликнула Анна Андреевна.
– Подслушивал!
– возмутился Земляника.
– Шпионил!
– вторил ему Ляпкин-Тяпкин.
– Теперь небось в новую комедию вставит, - испуганно предположила Анна Андреевна.
– У-у, щелкоперы, либералы, бумагомараки! Чертово семя!
– скрипел зубами городничий.
– Я принимаю все ваши претензии, господа, - сказал Гоголь.
Услышав это неожиданное заявление, все смолкли.
– Все, кроме одной, - поправился он.
– Вы изволили бросить мне упрек, что в моей комедии якобы нет ни одного честного лица...
– Вот-вот!.. Одни чудовища!.. Уроды!.. Хоть бы один благородный человек!..
– хором заговорили все.
– Мне жаль, господа, - продолжал Гоголь, - что никто из вас не заметил честного лица, бывшего в моей пиесе.
– Но ведь в "Ревизоре" как будто и в самом деле нет ни одного положительного героя, - сказал Тугодум.
– Ошибаетесь, друг мой, - возразил Гоголь.
– Было, было одно честное, благородное лицо, действовавшее в моей комедии во все продолжение ее. Это честное, благородное лицо был - смех.
– Эк, куда метнул!
– сказал городничий.
– Да, да, смех!
– повторил Гоголь.
– Я сатирик, я служил ему честно и потому должен стать его заступником. Смех значительней и глубже, чем думают. Несправедливы те, которые говорят, что смех не действует
– Но искусство должно радовать душу, - сказала Анна Андреевна. Услаждать нам зрение, слух, а не оскорблять...
– Искусство, я полагаю, должно исправлять нравы, - возразил ей Гоголь.
– Эх, сударь!
– попытался пристыдить его городничий.
– Уж ежели вы решили исправлять нравы пером своим, так извольте описывать жизнь такой, как она есть, а не сочинять всякие побасенки.
– Побасенки?!
– вскинулся Гоголь.
– А вон протекли века, города и народы снеслись и исчезли с лица земли, как дым унеслось все, что было, а побасенки живут и повторяются поныне... Побасенки!.. А вон стонут балконы и перилы театров. Все потряслось снизу доверху, превратясь в одно чувство, в один миг, в одного человека, все люди встретились, как братья, в одном душевном движенье, и гремит дружным рукоплесканьем благодарный гимн тому, которого уже пятьсот лет нет на свете... Побасенки!.. Но мир задремал бы без таких побасенок, обмелела бы жизнь, плесенью и тиной покрылись бы души... Побасенки!..
Поскольку этот патетический монолог Автора из "Театрального разъезда" был очень хорошо мне знаком, я решил уйти, как говорят в таких случаях, "по-английски", то есть не прощаясь, захватив с собою своего верного спутника Тугодума и оставив Гоголя объясняться уже без нас с его раздраженными, разгневанными героями.
– Ну что, друг мой, - обратился я к Тугодуму, когда мы с ним остались одни.
– Ты все еще не понимаешь, с какой целью я отправился вместе с тобою в эту гоголевскую пьесу, да еще ввел туда чуть ли не всех действующих лиц "Ревизора"?
– Почему же это не понимаю!
– обиделся Тугодум.
– Прекрасно понимаю... Вы хотели показать, что правда глаза колет. Но ведь это же и так ясно...
– Что и так ясно?
– спросил я.
– Ясно, что тем, кого Гоголь высмеял, его комедия не понравилась. Она и не могла им понравиться.
– И это все, что ты извлек из нашей встречи с гоголевскими героями?
– А что там еще можно было извлечь?
– удивился Тугодум.
– Ну, мало ли... Я думал, может быть, кое-какие претензии героев "Ревизора" к Гоголю покажутся тебе не лишенными оснований.
– Еще чего!
– решительно отверг это мое предположение Тугодум.
– Конечно, - сказал я, - суждения городничего и его жены, равно как и суждения Ляпкина-Тяпкина, Земляники и Хлопова о "Ревизоре", вряд ли можно считать объективными. И все-таки я бы на твоем месте попытался даже в их, крайне пристрастных отзывах об этой пьесе найти какое-то рациональное зерно.
– Вы шутите?
– сказал Тугодум.
– И не думаю.
Я достал с полки и протянул Тугодуму ветхий журнал. Это была "Северная Пчела", No 98 за 1836 год.