Заноза Его Величества
Шрифт:
Да ещё как назло так привлекательно выглядит эта брошенная подушка.
— Хорошие мальчики ведь не женятся на девочках, испорченных плохими дяденьками, — рассматриваю я белоснежный хлопок. Такой красивый, мягкий хлопок, совсем как первый снег. Чистый и удивительно свежий…
— Не женятся, — совсем близко звучит его голос, ещё вырывая меня из такого близкого, сладкого забытья.
— Но ты ведь плохой, ты очень плохой мальчик, — рассматриваю я его такое прекрасное лицо сквозь слипающиеся веки.
И прежде чем уйти в небытие, так и не слышу
Глава 68
— С добрым утром, красавица!
— О, боже! Гош, — ничего не понимаю, не помню, не слышу я со сна, кроме его голоса. И прижимаюсь со всей силы к его груди.
— Скоро будем дома, — целует он меня в макушку, перехватывая поводья. Но не пришпоривает, жалеет явно уставшего коня.
— Барт, — оглядываюсь я. — Юстин. Салазар.
— Миледи, — за всех отвечает генерал, когда, враз вспомнив всё, я судорожно хватаюсь за платье. За правильно застёгнутое, наглухо зашнурованное платье, вместе с сумкой прикрытое плащом.
— А Дамиан? — задираю я голову и встречаю насмешливый взгляд моего короля.
— Его мы оставили дома.
— Оставили целиком? Или по частям? — осматриваю я его кожаные доспехи, в которых, признаться я его ни разу и не видела. На предмет наличия засохшей крови Дамиана рассматриваю, не просто так.
— А тебе бы как больше понравилось? — ржёт мой король.
Хороший знак — раз смеётся. Но пусть пока посмеётся. Когда радость от встречи с ним и паника после встречи с Дамианом осели как муть, на поверхности осталось то, что почему-то сильнее всего: обида. Всё же обида за его скрытность, за молчание, за однобокость его чувств, когда я почувствовала себя лишней, чужой и ненужной. Временной. Но выяснять с ним отношения я всё же предпочту дома. И уж там мне главное ничего из его прегрешений не забыть.
— Я удивился, что вообще застал его замок не в руинах. Судя по тому во что ты превратила его комнату, не сомневаюсь, что ты бы смогла.
— Это он сам, — не желаю я приписывать себе чужие заслуги.
— Серьёзно? И с коня упал сам?
— Катарина написала ему письмо, и он переживал, — совсем не поддерживаю я его веселье. И никак не пойму с чего он такой довольный.
— Он, кстати тоже написал ей письмо. Держи, — вытаскивает король из-за нагрудного щита свёрнутый лист. — Просил передать.
— Ты читал?
— Нет. Это как-то не по-мужски, — усмехается он.
— Ах, ну да, — обнаруживаю я нетронутую печать. — А отец Томас уже приехал?
— Отец Томас? — оборачивается он к Барту. — Вы видели отца Томаса?
— Нет, Ваше Величество, никого, кроме вас.
— А как ты там оказался?
— Мне кажется или ты этим недовольна? — угрюмо сходятся на переносице его брови.
— Мне кажется, я заслуживаю объяснений.
— А мне кажется, это я их заслуживаю. Но давай дома это обсудим, — просто читает он мои мысли.
В ответ на его включённый режим «ревнивый муж» молча засовываю письмо в сумку, и всячески демонстрирую, что разговор окончен, погружаясь в созерцание пейзажей.
И напрасно думаю, что у меня будет время пообщаться с Бартом и узнать подробности того, что же там случилось, пока я спала. Нет у меня возможности даже переодеться. Георг поднимается прямо за мной, и перехватывает едва не закрывшуюся у него перед носом дверь.
— Как у тебя только хватило ума отправиться одной к Дамиану? — с силой захлопывает он дверь.
— Мне нужно было передать ему письмо и поговорить, — развязываю я тесёмки плаща, кидаю его на спинку стула. — Никто не знал, что мы поедем в горы. Он не мог нас поджидать. Так вышло случайно.
— И ты великодушно отпустила охрану, и одна, без сопровождения поскакала с ним, задрав хвост, как… — толкает он стул.
— Как кто? Как течная сучка? — хватаю я сдвинутый им стул и ставлю на место. — Договаривай уже, раз начал.
— Не важно, — кривится он. — Важно, что я успел. И это меня пустили в замок беспрепятственно. Актеону пришлось бы брать его штурмом. И хорошо, что он не перебил из-за тебя всю стражу Дамиана и сам не остался лежать в тех горах. И что ты цела и невредима, в конце концов.
И хотелось бы мне смело выкрикнуть, что ничего бы со мной не случилось, зря волновался. Но язык как-то не повернулся. И сейчас совсем не это беспокоит меня, а то, что он смотрит на меня не отрываясь. Прямо, в упор, а совсем не так, как перед отъездом. Сейчас он не отводит глаз.
— Я не велела ему вмешиваться.
— Да неужели? Тогда я тебя расстрою. Увы, здесь повелеваю я. И только я. И я ещё спущу с них шкуру за то, что они позволили тебе уехать. Что пошли у тебя на поводу. Позволили застать себя врасплох, когда надо было покинуть эти горы немедленно.
— И даже не узнаешь, зачем мы вообще туда отправились? Или ты в курсе и так? Ты же всё всегда знаешь. Это только я сижу как дура в полном неведении. Собираю по крупицам какие-то крохи информации. Пытаюсь найти выход. Пытаюсь тебе помочь.
— А зачем? Зачем ты пытаешься это делать? Разве я просил твоей помощи? Разве хоть раз сказал, что мне она нужна?
— Да, ты сказал, — подхожу я к нему вплотную. — Ты сказал, что хочешь жить. Сказал, что любишь меня. Что я тебе нужна.
— А ещё, что не должен был этого говорить, — кладёт он руку мне на шею, обхватывая пальцами. — Не потому что этого не чувствую. А потому, что знал: этим я подставлю тебя под удар.
— Ты не имеешь права решать за меня, — всматриваюсь я в его глаза, сегодня такие ненасытные, жадные, внимательные. — За всех своих людей — пожалуйста. За эту страну — на здоровье, ты монарх. Но не за меня. И хватит, — отталкиваю я его руку. — Я наигралась в эту игру: купи семь чебуреков с заклинаниями и собери Катарину. Сядь, — разворачиваю я многострадальный стул.
— Я постою.
— Нет, сядь. И либо ты ответишь на все мои вопросы сейчас, либо больше никогда меня не увидишь. Больше никогда.