Запад Эдема (пер. О. Колесникова)
Шрифт:
Вайнти смотрела вдаль, планировала свою месть и видела только мучительную смерть для того, кого ненавидела. Подобно ее мыслям, небо покрылось плотными облаками закрывшими солнце, и тень наползла на собеседниц. Когда она коснулась их, еще более темная тень окутала их мысли о том, что беспокоило их больше, чем устузоу. Так было всегда: свет дня сменялся темнотой ночи. Их город света всегда скрывала тьма, когда они думали о том, что видели сейчас внизу.
Цепочка йилан, связанных за руки, медленно двигалась по улице. Первая из них посмотрела вокруг, потом вперед, и вдруг ее взгляд
– Она из моей эфенбуру, – горько сказала Вайнти. – Это тяжесть, которую я никогда не смогу сбросить.
– Это не твоя вина, – сказала Малсас. – Дочери Смерти есть и в моей эфенбуру. Эта болезнь гложет всех нас.
– Но болезнь эту можно лечить. Однако я не смею больше говорить об этом сейчас: нас могут подслушать. Правда, я не теряю надежды на выздоровление.
– Ты для меня первая во всех делах, – сказала Малсас. – Сделай это, вылечи болезнь, и не будет никого выше тебя.
Энги не собиралась признавать эфенселе, жест получился у нее сам собой и, уже делая его, она поняла свою ошибку. Вайнти никогда не была бы довольна этим, но сейчас, в присутствии эйстайи, могла воспринять это как оскорбление, а Энги совсем не хотела этого.
Цепочка остановилась перед запертыми воротами, ожидая, когда их откроют и впустят. Впустят в тюрьму, но для всех них это было свободой. Здесь они были свободны, здесь они могли верить в правду и, что гораздо важнее, говорить о ней.
Будучи с другими Дочерьми Жизни, Энги не чувствовала себя связанной обещанием не говорить с йиланами о своей вере – они здесь имели одни убеждения. Когда Инегбан пришел в Альпесак, вместе с ним пришли и верующие. Их было так много, что пришлось устроить эту тюрьму, обнести ее стенами и снабдить охраной, чтобы не позволить распространиться интеллектуальному яду. Правителей не интересовало, о чем они там говорили за стенами тюрьмы, но только до тех пор, пока эти изменники оставались за этими стенами.
К Энги, дрожа от принесенных новостей, подошла Эфенейт.
– Там Пелейн, – сказала она. – Она говорит с нами, отвечает на наши вопросы.
– Я сейчас приду, – пообещала Энги, неподвижностью тела сдерживая беспокойные мысли. Учение Угуненапсы всегда было ясно, как сияние солнца в темноте джунглей, но другие не всегда понимали его и потому интерпретировали его по-своему. Единственная правда же была в том, что Угуненапса учила о свободе от власти, что означало понимание всего, а не только силы жизни и смерти. Хотя Энги была согласна с этой свободой, ее беспокоили некоторые объяснения слов Угуненапсы, и особенно объяснения Пелейн.
Пелейн стояла на высоком корне высокого дерева так, чтобы все собравшиеся могли понимать, о чем она говорит. Энги остановилась с краю толпы, уселась, подобно другим, на свой хвост и стала слушать. Пелейн говорила о новом предмете дискуссии, который был весьма популярным, используя вопросы и ответы и говоря о том, чему хотела их научить.
Фарги, только что вышедшая из моря, спросила Угуненапсу:
– Что делает меня отличной от сквида,
Угуненапса ответила:
– Различие, дочь моя, в том, что ты знаешь о смерти, тогда как сквид знает только о жизни.
– Но, зная о смерти, как я могу знать о жизни?
Ответ Угуненапсы был так прост и понятен, что, хотя она и сказала это на заре времен, он будет звучать и завтра, и всегда. Ответ этот поддерживает нас:
– Мы знаем об ограничении жизни и потому живем тогда, когда другие умирают. Это мощь нашей веры, и эта вера является нашей мощью.
Тогда фарги, едва вышедшая из моря, спросила в своей простоте:
– Разве, поедая сквида, я не приношу ему смерть?
И Угуненапса ответила:
– Нет, сквид приносит тебе жизнь своей плотью и, не зная о смерти, не может умереть.
Среди слушателей послышался ропот одобрения. Энги тоже была очарована ясностью и красотой этой мысли и на мгновение забыла все свои возражения, которые могла сделать оратору. Нетерпеливая в своем желании узнать, одна из йилан крикнула из толпы слушателей:
– Мудрая Пелейн, а что если сквид будет таким большим, что станет угрожать твоей жизни, а его вкус будет таким отвратительным, что его нельзя будет есть? Что нужно будет делать в этом случае? Позволить себя съесть или же убить сквида, даже зная, что не можешь его съесть?
Пелейн признала трудности проблемы:
– Тут мы должны поближе познакомиться с мыслями Угуненапсы. Она говорила о вещи внутри нас, которую нельзя увидеть, хотя нам она дает возможность говорить и выделяться среди бездумных животных. Она должна быть сохранена, и, следовательно, убивая сквида для сохранения ее, мы поступим правильно. Мы – Дочери Жизни, и должны сохранять жизнь.
– А что если сквид может говорить? – спросил кто-то. И этот близкий всем вопрос заставил слушателей напряженно замолчать. Пелейн заговорила:
– Угуненапса не дает ответа, ибо не знала говорящего сквида, – она помолчала и продолжила, – не знала она и говорящих устузоу. Следовательно, мы должны искать в словах Угуненапсы истинное содержание. Разве только речь выражает знание жизни и смерти? Если это правда, то, спасая свои жизни, мы должны убить устузоу, которые умеют говорить. Вот решение, которое мы должны принять.
– Нет, мы не можем решать так! – воскликнула Энги. – Не можем, потому что не знаем наверняка и тем самым оскверним все, чему учила Угуненапса.
Пелейн повернулась к ней и знаком выразила согласие с ее тревогой:
– Энги говорит правду и одновременно задает новый вопрос. Мы должны считаться с возможностью того, что устузоу могут знать о жизни и смерти. Это должно быть уравновешено фактом, что мы-то наверняка знаем об этом. С одной стороны, сомнения, с другой – уверенность. Поскольку мы ценим жизнь превыше всего, то должны выбрать уверенность и отбросить сомнения. Другого пути нет.
Посыпались новые вопросы, но Энги не слушала их, да и не хотела слушать. Она не могла избавиться от уверенности, что Пелейн говорила неправильно, и в то же время не могла выразить эту уверенность. Нужно подумать над этим. Она нашла укромное место вдали от других и сосредоточилась на этом вопросе.