Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы
Шрифт:
Компартии не нужен был идеологический конкурент, но, признавая, что «религиозный фанатизм чрезвычайно крепко еще действует на трудящихся Западной Белоруссии» и стараясь привлечь население на свою сторону ВКП(б) в 1939–1940 гг. провозгласила на присоединенных территориях мягкую антирелигиозную политику. К основным ее методам были отнесены антирелигиозные кружки, просвещение, элиминация религии в школах и т. д. Религиозные чувства верующих оскорблять не рекомендовалось.
Тем не менее, в лице Красной армии на территорию Западной Белоруссии пришло поколение с твердыми атеистическими убеждениями, что вызвало много трений с местным населением: «Разве можно было бы поверить нам, советским гражданам, воспитывающимся 20 лет нашей партией, советской властью, в тех случаях, когда в дни Пасхи польские крестьяне, да и трудящиеся Белостока, и не трудящиеся, вынуждены были стоять по полтора часа на коленях, когда ксендз пел молитву!».
В итоге антирелигиозная агитация сразу же приобрела агрессивный характер.
Большое недоверие у красноармейцев было к костелам, которые использовали для обороны польские офицеры. Так, в Вильно из костела 19 сентября стреляли по демонстрации, в Пинском костеле 21 и 22 сентября вели огонь по вступившим частям РККА и выбрасывали листовки. Пинский школьник сохранил следующие воспоминания об этих событиях: «Как только русские вошли в город, прежде чем передохнули, прежде чем осмотрелись, где какая улица, прежде чем поели и прежде чем затянулись махоркой, быстро установили на площади пушку, привезли боеприпасы и начали стрелять по костелу. Стреляли из нее беспорядочно. Если попадали, из башни поднимались клубы темной пыли, временами вспыхивал язык пламени. Вокруг площади в глубоких воротах укрывались люди, которые смотрели на эту бомбардировку мрачно, но с интересом. По пустой площади ходил пьяный артиллерист и кричал: Видите, мы стреляем по вашему Богу! А он ничего, тихо сидит! Боится или как?».
375
К. Borysow. Kosci'ol prawoslawny w panskiej Polsce…
С приходом РККА батюшек стали называть попами [376] . Было зафиксировано много насмешек красноармейцев над иконами, которые в СССР «уж давно сожгли в печке». Вызывало раздражение жителей и пожелание красноармейцев как можно скорее превратить костелы в клубы или гаражи. Подобную агитацию, признанную позже политическим руководством «не соответствующей задачам дня», вели в 139-й стрелковой дивизии 3-й армии: «У нас давно церквей нет, и у вас не будет, вместо церкви будет клуб». В листовке 4-й стрелковой дивизии содержался призыв к захвату церковных земель. 28 ноября 1940 г. красноармейцы воинской части № 9604 сожгли придорожный крест. Ксендз В. Крассовский с верующими вытащили остатки, отнесли в костел и написали коллективную жалобу в прокуратуру. В целом религия была одной из наиболее болезненных проблем в отношениях населения с новой властью. Ксендзы относились к группе наиболее уважаемых людей в Западной Белоруссии, их стремились избрать в органы власти, правление колхозов. В день выборов в Народное собрание жители требовали сохранения религии в школе.
376
Сарычев В. В. В поисках утраченного времени… С. 122.
Вместе с тем имели место и обратные, хотя и менее многочисленные, примеры проявлений религиозности советских людей. Еще в период БУС брали на заметку красноармейцев с нательными крестиками, были случаи отказа от присяги по религиозным убеждениям. В Западной Белоруссии встречались военнослужащие, которые надевали крест на шею и шли в костел. Даже инструктор Поставского РК КП(б)Б Вилейской области ходил в церковь и принимал «активное участие в религиозной свадьбе».
При осмыслении деятельности РККА в Западной Белоруссии один из наиболее сложных вопросов — роль армии в побуждении населения к насилию. Бесспорно, что после пересечения РККА границы с Польшей началась волна убийств, грабежей, нападений на офицеров, представителей польской администрации, помещиков, осадников, духовенства, беженцев.
Польские исследователи В. Слежиньский и М. Вержбицкий, полагают, что командиры Красной армии целенаправленно провоцировали классовые и национальные конфликты, побуждая белорусов и евреев к восстановлению справедливости собственными силами. По их мнению, советская власть закрывала глаза на грабежи убийства, создавая образ стихийной революции. Насилие же рассматривалось как ее неотъемлемый элемент. Кроме того, подобная политика провокации социальных конфликтов позволяла выявить настроения масс, облегчала процесс установление власти.
Вряд ли можно согласиться с таким суждением, поскольку прямых установок у военнослужащих на побуждение к насилию не было, более того, декларировалась охрана порядка. Местное население, получившее в межвоенный период богатый опыт вооруженной борьбы, весьма активно занялось сведением счетов, не дожидаясь прихода Красной армии. Активисты из местных жителей, одержимые чувством мести, включились в физическое уничтожение помещиков [377] . Причем белорусы оказались более агрессивными, чем украинцы. В частности, число убитых землевладельцев на северо-восточных крессах Второй Речи Посполитой было почти в три раза больше, чем на юго-восточных: украинцы убили 23 человека, а белорусы — 62. В местечке Щерсы, например, местный комитет расстрелял б человек шпионов и буржуазии [378] .
377
Sudol A. Poczatki sowietyzacji Kresow Wschodnich… S. 54.
378
ФГВА. Ф. 9. On. 36. Д. 3358. Л. 94.
Физическую расправу крестьяне рассматривали как личное дело, а Красную армию — только как вспомогательную силу. Так, крестьяне пограничной деревни Ляхи говорили: «Теперь расправимся с помещиками. Спасибо за помощь». В ряде боевых дружин были отмечены и уголовные элементы. Специально исследовавший вопрос о судьбе землевладельцев в 1939–1941 гг. К. Ясевич пришел к выводу, что польский «помещик» или «пан» существовал только как пропагандистское понятие. Никакой специальной политики советской власти в отношении землевладельцев не было. Судьба помещика зависела от разных, часто случайных, факторов с типичным для советской системы беспорядком. Согласно воспоминаниям поляков, приход Красной армии встречали с облегчением, потому что она спасала от анархии и произвола
Стремление к насилию жителей Западной Белоруссии даже пугало новую власть. П. К. Пономаренко сообщал Сталину о чрезмерной активности вышедших из подполья членов КПЗБ, заявлявших, что «представители Красной армии либеральничают с хозяйчиками», требуют больше репрессий. Политуправление 3-й армии сообщало, что «большинство помещичьих имений Едекой волости было разгромлено крестьянами». Последние выкапывали фруктовые деревья, спускали плотины для ловли рыбы. В политдонесениях 10-й армии отмечалось, что идет массовая стихийная вырубка леса, разграбление помещичьего имущества, «осадчих (осадников. — О. П.) пачками расстреливают», а на «разъяснения не трогать кулаков-крестьян бедняки и середняки не обращают внимания». До прихода Красной армии местными жителями из 30 деревень было разобрано многочисленное имущество в крепости Осовец. По приходу политорганы тщетно пытались изъять у них хотя бы оружие и боеприпасы.
Однако следует учитывать и то, что в армейской пропаганде превалировали лозунги борьбы, политорганы при выдвижении местных кадров, отдавали предпочтение решительным личностям. Так, в Поставах вместо предложенного населением врача выдвинули крестьянина, который в документах польской полиции числился как «местный Чапаев, способный поднять крестьян на восстание против помещиков». В Глубоком на танк подняли 76-летнюю женщину, которая заявила: «Теперь вместе с вами будем уничтожать поработителей». Как отмечалось в материалах Первой брестской областной партконференции, созданная из «передовых рабочих и крестьян» рабочая гвардия была брошена на «вылавливание скрывающихся в лесах и других местах белопольских бандитов: офицеров, помещиков, жандармов и крупных чиновников польского государства. Было выявлено несколько сот этих белопольских бандитов. Значительную часть рабочегвардейцы убивали на месте». Именно помощь Красной армии в «освободительных действиях», в «борьбе с враждебными элементами», в «установлении революционного порядка» стала позже главным критерием при приеме жителей западной Белоруссии в коммунистическую партию и комсомол, при выдвижении депутатов в органы власти, оформлении на курсы агитаторов.
Под влиянием классовой антипольской пропаганды самосуд учиняли и военнослужащие. Руководствуясь обычаями военного времени, люди действовали в полной убежденности в своей правоте. Расстрелы производились в присутствии членов военного трибунала, прокуроров без установления личностей и протоколов допросов. Начальник политуправления БФ в директиве от 24 сентября 1939 г. признал, что «наблюдались случаи саморасправ, не разбираясь тщательно, что это за люди». Причем «ненависть к врагам народа, к польским панам и их прислужникам нарастала <…> по мере того, как банды озверелой шляхты… пытались совершать террористические акты». После занятия Гродно, сопровождавшегося тяжелыми боями, военнослужащие 4-й стрелковой дивизии, конвоировавшие группу военнопленных, устроили допрос с целью выявления офицеров. Не найдя таковых, стали отводить по 3–4 человека за бугор и расстреляли 26 человек. Получило известность дело убийства помещика Болеславского красноармейцем Семченко около местечка Видзь. В другом случае были замешаны комиссар Рыжик и помощник начальника штаба Минин, которые после безуспешных поисков оружия в поместье предложили рабочим имения расстрелять хозяина. Но те только ранили помещика, а красноармейцы добили. Действия военных часто были обусловлены обстановкой угрозы нападения со стороны лесных отрядов и непредсказуемостью ситуации. Так, отставшие младший командир взвода и красноармеец пристрелили арендатора сада за то, что он отказался обменять им лошадей. Политрук 19-го кавалерийского полка задержал несколько беженцев, безосновательно принял их за бандитов и шестерых расстрелял. Секретарь бюро ВЛКСМ лично застрелил двух человек: надзирателя тюрьмы и помещика.