Западный рубеж
Шрифт:
Я живу в Петрограде, пока не работаю. Муж сказал что его жена не должна работать, но я хочу устроится куда-нить комсомольским секретарем. В Питере мне очень ндравитса, хотя часто идет дожжь.
Я приехала в Череповец навестить тетку и узнала от твоей тетки Симы что ты жив, служишь уполномоченным в архангельском, поплакала, но обрадовалась, что не вышла за тебя замуж.
Вовка ты хароший человек, я тебя очень любила, но ты так ничего не добился а мой муж лучше.
Прощай
С комсомольским приветом Полина Степановна Архипова».
Прочитал письмо, ужаснулся. Стыдоба-то какая… Что на Лубянке скажут о бывшей девушке начальника губчека и, соответственно, о самом начальнике? А то, что письмо прочитано, я нисколько не сомневался.
Если честно, меня задело, что Полина по-прежнему считает, что я ничего не добился в жизни. Видимо, путает «оперуполномоченного» с «особоуполномоченным». Впрочем, во всем нужно видеть светлую сторону. Помнится, Островский описывал встречу Павки Корчагина со своей юношеской любовью — Тоней Тумановой на станции Боярка. Павка — в старой красноармейской форме, да еще и в разодранном сапоге, в калоше и Тоня — утонченная женщина, вся в мехах. Помнится, первая любовь выразила удивление, что Павка ничего не достиг, а что ответил Корчагин, уже не помню.
Хотел кинуть послание в корзину, но передумал. Оставлю его для Натальи Андреевны как официальный документ. Теперь-то «старая большевичка» не отвертится.
Пока читал, доставили гражданина Семенова, который теперь сидел напротив меня и уже не выглядел таким «крутым», как изначально. Да, тюремная пайка и четыре стены на пользу никому не идет.
Я полистал документы, присланные из Петроградского угро, освежая в памяти бурную биографию Семенова. Виноват, Семенцова. Бандит не так и сильно подправил свою биографию, когда вступал в ряды РККА. Не врал, а просто кое о чем умолчал.
— Сижу, знакомлюсь, — кивнул я на бумаги, лежавшие передо мной. — О вас бы р'oманы тискать, гражданин Семенцов. Граф Монте-Кристо от зависти удавится, вместе с Дюма-отцом.
— Раскопали, волки позорные, — процедил сквозь зубы Семенов-Семенцов.
— Ай-ай-ай, Андрей Николаевич, — покачал я головой. — Сыну статского советника такие слова не к лицу. И матушка ваша, тоже не из уголовников.
— Матушка моя, давным-давно померла, а папаша мой, гражданин начальник, от меня отрекся, — проникновенно сказал Семенцов.
— Что это с вами? — с подозрением посмотрел я на уголовника. — Уж не заболел ли часом?
— А что не нравится? — мгновенно ощетинился Семенцов-Семенов.
— Манера поведения не нравится, — охотно сообщил я. — Вначале — козырный король, потом — шестерка. Сейчас бы еще слезу пустил — не любят, не жалеют.
— Так в камере со мной сплошные шестерки сидят, — поморщился Семенцов. — Я на их фоне не королем, а тузом буду. Но, как говорил мой преподаватель, человек существо социальное. Жить в обществе и быть свободным от него нельзя. Вот, поднабрался.
— Ваш преподаватель цитировал Ленина? —
— В реальном, конечно же. В Горном у нас сплошные кадеты сидели, да октябристы, — вздохнул Семенцов. — Вот если бы там большевики были или хотя бы эсеры, может, у меня бы другая жизнь случилась.
— Будем считать, что ваша преступная деятельность — форма протеста против буржуазной сущности ваших преподавателей.
Семенцов, мрачно посмотрев на меня, поскреб давно не бритый подбородок:
— Только, вот этого не надо, ладно?
— Типа, как это сын статского советника, студент Горного института до жизни такой докатился? — догадался я и кивнул: — Не стану я вас воспитывать. А если честно, мне по барабану, отчего потомственный дворянин, сын товарища директора Монетного двора мошенником стал, да еще и фальшивомонетчиком. Как понимаю, отец вас поначалу отмазывал?
— А то! — хохотнул Семенцов. — Папаша мой, царствие ему небесное, меня четыре раза отмазывал. Он же и сам Горный институт заканчивал, а когда на Монетном дворе работал, то там еще и преподавал. Из-за папашки в студентах числился и от фронта отсрочку получил. Но вот с фальшивыми деньгами незадача вышла. Тут уж и папашка не смог помочь, да и клише я из его кабинета спер. И светила бы мне бессрочная каторга, если бы не революция. Спасибо товарищу Керенскому за амнистию.
— А почему это ваш папаша покойный? — удивился я.
— А потому что я, хоть и вор, и убийца, но мне со старой жизнью не по пути! Мой папаша был прислужником мирового капитализма. Куда мне с таким идти?
— Да никуда с ним ходить не нужно, — пожал я плечами. — Николай Тимофеевич, родитель ваш, как жил на улице Шпалерной, так и живет. Наверное, уплотнили, а может, и нет. И должность все ту же занимает, которая, правда, называется по-другому — заместитель директора Петроградского монетного двора. Специалист он хороший, мы таких ценим. И сестра ваша младшая при отце живет.
— Ох, папаша, мать его за ногу! — выругался Семенцов. — Он же еще в шестнадцатом году говорил, когда я под следствием находился, — мол, утекать надо и все нажитое добро увозить. В Париж, а еще лучше — в Лондон. А Машка что же теперь делать станет?
— Машка… — в раздумчивости произнес я, перебирая не слишком и толстую папку. — Семенцова Мария Николаевна, тысяча восемьсот девяносто девятого года рождения, работает учительницей русского языка и литературы в единой трудовой школе номер четыреста двадцать пять города Петрограда. Проживает… Ну, это вы и так знаете.
— А я-то думал, что в семнадцатом все сгорело, — грустно изрек Семенцов. — Папаша утек, и что начну я новую жизнь.
— А потом к папе в Лондон слиняю со всеми бебехами, сиречь, добром, добытым непосильным трудом, — в тон ему закончил я.
— Слиняю? — наморщил нос фальшивомонетчик.
— Слиняю, то есть, свалю, отъеду, — перевел я.
— Что-то вы, гражданин Аксенов, слова все какие-то непонятные говорите: «по барабану», «слиняю». А меня, между прочем, упрекали, что по фене ботаю.