Запах цветущего кедра
Шрифт:
Тем временем омоновцы сделали попытку потушить пожар, открыли ворота и забегали с вёдрами на курью. Горела пока лишь дощатая пристройка к производственному цеху, но так сильно и ярко, что не подойти, да и бойцы особенно-то и не старались, плескали издалека, бросали землю лопатами. Начальник в песочном камуфляже, уже без накомарника и с непокрытой головой, сделался жалким и невоинственным, как обиженный подросток. Метался среди бойцов, командовал, но в сарае начали взрываться канистры с бензином, расплёскивая пламя повсюду. Огонь уже ворвался в цех, полетели стёкла в окнах, сразу и густо задымила белым сухая трава на нейтралке, заваленной «путанкой».
— Кто поджёг? — песочный метался возле отступивших от огня бойцов. — Видели,
Ему что-то отвечали, и даже прозвучало, будто китайцы или ясашные. Кто-то заметил неких раскосых людей на территории, которые потом метнулись к забору и прошли сквозь него. А кто-то уверял, что были они не раскосые, а вроде русские, только в лисьих шапках. Рассохин не вслушивался в шумную разборку, к тому же увидел, как из лосиной фермы выбегали перепуганные стельные матки.
И оттуда же два бойца вытащили Матёрую!
На сей раз её не тащили, а вели, как гордую партизанку, и Стасу стало ясно, кто устроил пожар. Блузка превратилась в распашонку, и одна грудь вываливалась, как у француженки на баррикадах Парижа. Она при этом что-то ещё говорила — то ли проклинала, то ли злорадствовала — и была прекрасна в торжествующем гневе! Это же надо — сбежать в наручниках из-под стражи, но не скрыться, не спастись — безжалостно поджечь зону, своё доходное производство, имущество!
Пощадила только животных, открыла денники и ворота на ферме, выпустила маток на волю.
Было в ней что-то от Жени Семёновой, и не только желание ходить нагишом, взор блудницы и стервозинка — неуёмная страсть и наслаждение жизнью во всех её проявлениях. Она словно радовалась, что поймали, надели кандалы; она не страшилась грядущего, каким бы оно ни было! И эта её полубезумная отвага оказалась заразительной. Рассохин ринулся наперерез, благо, что возле ворот суетились омоновцы с вёдрами, и конвой подпустил вплотную. Первого бойца он сшиб с ходу, второй отскочил и дал очередь над головами.
— Мордой в землю! — заорал истошно. — Оба! Стреляю на поражение!
— Не надо, Станислав, — доверительно попросила арестованная хозяйка Карагача. — Сама виновата — просчиталась. Запомни: они сделали ставку на тебя.
Бойцы рвали её из рук и одновременно оттаскивали Рассохина. Потом его предательски сзади ударили прикладом в спину, и вроде бы не сильно, однако земля закачалась. Он разжал руки и получил стволом под дых.
— Пакуй его! — заревел сбитый с ног боец. — Чего встали?
Но тут откуда-то взялся «песочный» начальник, отпихнул омоновцев.
— Не трогать! Этого не трогать!
Матёрую повели в ворота.
— Скоро вернусь! — пообещала она, оглядываясь с видом торжествующим. — Не скучай! Жди меня здесь!
— Не нарывайся, Рассохин! — угрожающе предупредил «песочный». — Могу и не выполнить приказа!
И побежал командовать тушением пожара.
Старый производственный барак с выпиленными для оборудования перегородками превратился сначала в трубу, задымил изо всех окон, затем разом вспыхнул, и бойцы, побросав вёдра, стали отступать. Однако по-петушиному звонкий начальственный голос вернул их обратно. Омоновцы потащили воду, плеская теперь на стены соседнего жилого барака, но на нём густо задымила деревянная, мшистая крыша, и пламенем загорелись сложенные между ними поленницы дров. По сухой траве полетел стремительный пал, гонимый ветром, и уже занимались доски, причём как-то сразу, снизу и доверху, словно были пропитаны чем-то горючим. Огонь бы сразу перекинулся и на ферму, но мешали терриконы заготовленного и сырого осинового корма, принимая на себя излучение. Выбегающие из скотника перепуганные матки не одичали от огня — лезли к телятам в загородке, ломали изгородь, бросаясь на неё грудью, причём все — и стельные тоже. Какой-то сердобольный и смелый боец отодрал лопатой две жерди и едва успел отскочить — лосята сыпанули табуном.
Больше всех расстраивался начальствующий «песочный» совсем не милицейского вида. Он явно паниковал, неумело подгонял бойцов, всё ещё пытаясь выяснить, кто поджигатель, но потушить пожар без брандспойтов уже было невозможно. Особенно когда вспыхнул жилой барак и огонь, влекомый жарким вихрем, побежал от задней части забора к воротам.
В чувство «песочного» привёл прибежавший пилот. Мокрый от пота и волнения начальник прокукарекал приказ покинуть зону, и омоновцы толпой устремились в ворота, к вертолёту, уже готовому взлететь в любое мгновение. В это время накренился и рухнул внутрь первый пролёт заднего забора, потянув за собой остальные, ещё не охваченные огнём. И вдруг сквозь рыжее пламя и горячее марево проявились некие сторонние люди, наблюдающие за пожаром из мелколесья. Возникли и тут же исчезли.
Бойцы погрузились быстро и без суеты, последним в кабину заскочил «песочный». Машина поднималась медленно, хвостом вперёд, и один из пилотов, свесившись в дверном проёме, что-то высматривал внизу. Опять полетели крышки и покатились кубики ульев, от напора воздуха захлопнулась одна створка ворот, и затрепыхался, прогибаясь, забор. Наконец вертолёт взмыл выше него, развернулся на месте и потянул через курью, набирая скорость. Откуда-то появился кавказец и облаял улетающую машину.
Рассохин выбежал с территории зоны сквозь распахнутые ворота, когда вертолёт скрылся за лесом и почему-то сразу пропал его звук. А ещё через минуту стало слышно, как за спиной трещит огонь и гудит пламя, гонимое в небо смерчем, образовавшимся под стенами могучего и плотного кедровника. Лоси вырвались с территории лагеря и теперь, ровно стадо коров, стояли у кедровника по правую сторону, сторожили уши и фыркали. Телята, наконец-то дорвавшись до маток, припали к вымени и только перебирали несуразно длинными ногами, невзирая на пожар.
Стас бродил по кромке берега, вдоль воды, и часто мочил голову, гудящую от угара и сумасшедших событий, произошедших в последний час. Скоро даже пчёлы начали успокаиваться: те, что уцелели, собирались на опрокинутых ульях, а погибших мелкая волна прибивала на отмель, отрисовывая сушу длинной грязноватой полосой.
Зона горела высоким пламенем часа полтора, после чего огонь изветшал, сник и пожар превратился в дымный, изредка постреливающий дотлевающий костёр. Только баллоны тракторов возле фермы долго ещё испускали красные полотнища, увенчанные чёрным дымом, в одиночку пылал хозяйский дом, вспыхнувший в последнюю очередь, и, словно огромная свеча, горел новодельный сарай, где, судя по запаху воска, хранился пасечный инвентарь. Время от времени в огне что-то рвалось, выбрасывая протуберанцы из угольев и заставляя вздрагивать сторожких кормящих лосих. Практически весь забор вместе с вышками упал внутрь зоны и теперь дотлевал на земле, оставляя лишь огарки столбов и пружинистые нагромождения колючей проволоки.
В кедровник огонь не пошёл, защитила подросший молодняк и сырая земля, почернели только крайние берёзки. Целыми и нетронутыми от всей зоны оставались только ворота, повешенные на бетонных столбах, да железный решётчатый накопитель возле калитки. На месте бараков и хозпостроек высились теперь многочисленные печи с трубами, торчали двухъярусные железные кровати, искорёженное в огне оборудование, а всё, что могло ещё гореть, превратилось в огромные чадящие головни и мощный слой угольев.
Вместе с пожаром дотаивало и дымное солнце, опускаясь и залитые половодьем тополевые поросли. Спохватившись, что скоро стемнеет, Рассохин достал спрятанный на кедре пистолет и побежал вдоль старицы, высматривая, не прибило ли где облас. За поворотом угодил в залитую низину, обошел её кедровником и ещё час продирался сквозь прибрежный краснотал — Христиной душегубки нигде не было. И если даже прибило, то в ивняк по другому берегу, куда прижималось течение. Обойти весь остров он не успел бы дотемна, да и вряд ли бы смог, поскольку чем дальше от лагеря, тем непроходимее становились прибрежные заросли, сплошь покрытые водой.