Запах цветущего кедра
Шрифт:
Вячеслав стряхнул его руку и отпрянул:
— Не кажетесь, вы — сумасшедший!
— Но это легко проверить! Только запомните, что скажу. Первый этаж обгорит, пострадают два человека. Пожарная машина приедет без воды. А скажут: замкнула электропроводка! В общем, Распутин вынужден будет уехать вместе со своими солдатами. Он боится света пожара! Я от него избавлюсь. Избавлюсь от влияния молчунов, которые морочат мне голову, как только вы избавите меня от морока Матёрой! Помогите мне! После пожара здесь можно сделать ремонт, восстановить! Возьмите обгорелую гостиницу! У меня больше ничего нет — последнее отняли китайцы.
Его бред был липким, навязчивым, и Колюжный
— Не запирайте дверь. И не ложитесь спать. Когда загорится, бегите в коридор. Намочите простыню, наденьте на голову. Вас никто не узнает. Это единственная возможность скрыться. Будет сутолока, неразбериха. Воспользуйтесь! Я тоже в это время сбегу!
Вячеслав выпихнул его и затворил дверь на ключ. Гарий не унимался, поскрёбся и сказал громким шёпотом:
— Встретимся на Мотофлоте. На берегу — старая самоходная баржа. Там побеседуем предметно. Вам же интересно узнать про Матёрую? Мне есть что рассказать!
В душевой оказалась даже горячая вода, но Колюжный умылся холодной до пояса, растёрся полотенцем, однако чувство некого мерзостного налёта, оставленного безумием, не прошло. Тогда он открыл холодильник, вынул бутылку водки и залпом выпил полстакана. На голодный желудок хмель почти сразу достал головы, потрепетал минуту и угас. Сначала Вячеслав вспомнил мнение отца, который мерил алкоголь не на килограмм веса, а на метр роста в литрах. Налил сразу полный стакан, открыл судок с холодной рыбой, поскольку ощутил спасительный толчок голода, выпил и стал есть.
Самое время было принять дозу смертельного яда — чишовела.
Рыба оказалась вкусной, и Вячеслав вспомнил, что это, должно быть, местная нельма! Вспомнил — и опять мысленно вернулся к Рассохину, который ещё на Вилюе расхваливал эту рыбу, считая, что лучше неё на свете не бывает — ни красной, ни белой.
И заявление шизофреника о том, что Станислав Иванович убил какую-то женщину, вдруг показалась совершенно правдоподобным. Он выглядел необычно молодо для своих лет, но всё время жил с некоей стариковской печалью, особенно заметной отроческому глазу. Будто каждую минуту конца ждал, смерти: даже когда веселился, смеялся или пел песни у костра, по-братски обнявшись с Бульдозером. Он словно знал, что в любой момент откроется дверь, за ним приду и скажут: пора. Он встанет и уйдёт не моргнув глазом.
Однажды в экспедиционный посёлок за ним и правда приехал следователь и под конвоем увёз куда-то. Взрослые между собой обсуждали это событие, и несколько раз из уст отца прозвучало: мол, неужели теперь Стаса всю жизнь будут таскать за эту бабу? Дескать, надо идти на выручку, требовать, чтоб не дёргали, — сколько же можно? Геологов на приисках и самих приискателей в милицию и КГБ вызывали частенько, в основном за золото, добытое подпольным путём, чаще — за обручальные кольца, печатки и прочие побрякушки, которые наловчились отливать местные умельцы. В том числе таскали и за баб, на которых оказывалось слишком много драгоценностей, собольих шуб, а во рту золотых зубов. Но у Рассохинской жены, Анны, никогда ничего подобного не было, и его таскали за что-то другое, о чём он никогда не рассказывал. Выручать тогда не пришлось — вернулся сам и сказал, что дело закрыто.
А ещё однажды на рыбалке Славка увидел у него широкий шрам, расчеркнувший между рёбер всю правую часть груди.
— Это чем вас так? — спросил он.
Станислав Иванович был занят спиннингом и как-то мимоходом пробросил:
— На рогатину наткнулся...
— На какую рогатину?
— Медвежью... — помолчал и, словно опомнившись, добавил: — Случайно, в темноте не заметил. И чуть не запоролся... Всё по глупости, Славка.
Его и впрямь больше не дёргали, а потом Колюжные уехали из Якутии, но когда спустя лет двенадцать снова встретились, Рассохин ничуть не изменился. Разве что взматерел и, сообразно возрасту, взматерела печаль.
Он мог что-то скрывать, но не потому, что был скрытным по природе, просто его тайны и тайные замыслы никогда и никому не были нужны, как и ему самому. Он и жил с ними, стараясь не обременять друзей и окружающих, и выдавал лишь то, что могло быть интересно, как закопанные кержаками книги.
Не раздеваясь, Вячеслав прилёг на кровать и пожалел о сложных отношениях с отцом. Тот много чего знал и тоже умел помалкивать. Все эти романтически настроенные мужики расслаблялись и кое-что рассказывали лишь в исключительных случаях. Во всех иных они, воспитанные в суровой приискательской обстановке, вываренные в котле долгих одиноких странствий, тяжёлых летних сезонов и холодных зим, были замкнуты в себе и немногословны.
Колюжный лежал, потягивал пиво, думал и слушал, что творится за стенами номера. Прошло часа два, прежде чем обитатели гостиницы вернулись с поисков Евдокии Сысоевой. В коридоре опять загремели ботинки, и судя по ругани начальства, найти её не удалось. Омоновцы разбредались по номерам, бряцали оружием и хлопали дверьми. Ему показалось, что он не спал, а продолжал размышлять в приятной обволакивающей полудрёме. Только уже не на кровати — возле костра на каком-то берегу. Состояние было желаемым, с ощущением детского блаженства. Но тут дым повернуло на него и никак не сносит! Уже и дышать нечем, слёзы текут, хоть беги, и пересесть некуда, народу вокруг много, сидят плотно, смеются — и ни одного знакомого лица!
Колюжный проснулся от удушья и вскочил: вся комната была в дыму, так что люстра под потолком едва светилась! Он откашлялся, присел и возле пола хапнул воздуха: отовсюду слышался крик, мат и беготня по коридору, кто-то подёргал запертую дверь. Дым валил из вентиляционного окошка под потолком, причём так, будто его нагнетали.
Пророчества Сорокина сбылись! Уже безо всяких сомнений, повинуясь его инструкциям, Вячеслав сдернул с кровати то, что угодило под руку, на четвереньках пробрался в душевую. Там вообще дышать было нечем. Оказалось: попала не простыня, а покрывало, которое никак не хотело намокать. Задыхаясь, он укрыл голову, выскочил и на ощупь отпер замок на двери. Затылок разламывался, начался удушающий кашель, в коридоре тоже было дымно, бежали полуголые люди, иные и впрямь с простынями на головах и тряпками на лицах.
А в фойе полыхал яркий огонь, но все неслись туда, как мотыльки, и исчезали в пламени.
Он плохо помнил, как пробежал коридор, но потом его неожиданно окатили водой из брандспойта и словно привели в чувство. По крайней мере, Колюжный успел заметить, что обугленная входная дверь распахнута настежь, уже не горит, и из неё, как из парной, выскакивают люди.
На улице было человек пятнадцать: все кашляли, ползали по земле, висли на заборе, а рядом с гостиницей стояла пожарная машина с пустыми раскатанными рукавами. Пожар не тушили, работал только один брандспойт в фойе, да и то с малым напором, видимо, от водопровода. Пожарные вытаскивали людей, огонь бушевал в кафе, горело в двух номерах на первом этаже, из окон второго только валил дым.