Запах цветущего кедра
Шрифт:
— А где Стасик? — спросила она сонно, щурясь на костёр. — Где мой любимый брат?
— Всё-таки разбудила, — посожалела Женя. — Стас ушёл ещё ночью.
— Как — ушёл? — она мгновенно проснулась. — И даже со мной не попрощался?
— Он и со мной не попрощался, — недовольно добавил Рассохин. — Тут где-то бродит, дурень.
— Не смей так говорить о моём сыне, — строго заметила Женя. — Он сам знает, где своё счастье искать.
— Да что он знает? Я ему вон какую невесту отдавал — нос
— Какую невесту? — насторожилась Лиза.
— Анжелу! Можно сказать, от сердца отрывал... Теперь и её умыкнули. Ни с чем остался.
— Как это — от сердца отрывал? — спросила Лиза с шутливой подозрительностью. — Она что, прирасти успела? Сколько вы тут с ней были вдвоём на необитаемом острове? Себе хотел оставить? Признавайся.
— Захотел бы — оставил, — проворчал он, ощущая неудовольствие. — Вот Стасу бы она подошла.
— Стас себе сам найдёт, — заверила Женя. — Тоже мне сват выискался.
— Жаль отроковицу, — Рассохин набил трубку. — Привыкнуть успел... Ты этого парня знаешь, который Анжелу украл?
— Я их всех знаю. Надо было отдать, когда первый раз похищали. Так нет, ещё и стрелять начал.
— А что делать? Внаглую тащат отроковицу!
— Небось, когда меня крали, даже не почуял. Звала, звала его...
— Да ладно, что теперь вспоминать... Плохо звала!
Лиза послушала их неторопливый разговор и заскучала.
— Ты иди спать, рано ещё, — сказала Женя.
— Стас, приходи — мне одной холодно. — Лиза пошла в палатку. — А ты, мама, разбуди нас, когда будешь уходить, ладно?
— Я ещё искупаюсь перед дорогой. На восходе уйду, спи.
— Ой, сколько ласточек собралось, — мимоходом заметила она, скрываясь в палатке.
Женя подождала, когда дочь застегнёт за собой вход, затем решительно встала, словно борясь с собой.
— Обязательный утренний заплыв! Советую. Здорово бодрит!
Рассохин отрицательно мотнул головой, шваркая угасающей трубкой.
Она спустилась к старице, попробовала воду рукой и вернулась.
— Тогда подбрось дров, — распорядилась она, — и побольше. А сам иди-ка согрей отроковицу.
— Сначала провожу тебя.
— Не надо. Даже вслед не смотри. А то буду всю дорогу идти и оглядываться.
Она скинула с себя старенькую, ещё экспедиционную штормовку, и Рассохин демонстративно отвернулся, а потом и вовсе ушёл в темноту, к лагерному забору. И пока там выламывал доски, услышал звонкий всплеск воды на старице — даже привычки не изменились! Женя плавала в ледяной воде и при этом ещё что-то пела. Голос не дрожал, не срывался от холода, а путался с эхом, со скворчанием ласточек, редким криком просыпающихся кедровок — и всё это напоминало оркестр.
Стас вернулся с дровами, навалил в костёр и припал к земле, чтобы вздуть огонь. От
Рассохин ощутил жар этого пламени, будто сам купался, отвернулся и услышал такой знакомый грудной смех.
— А ты всё ещё мальчик! Что, хорошо я сохранилась? Думал — старуху встретишь? Ладно, не стану смущать.
Пошуршав своими походными нарядами, она оделась, после чего осторожно заглянула в палатку, где спала Лиза. Вместе с тусклым ещё рассветом начинали летать пчёлы из уцелевших ульев, и поднимался гнус — признак грядущего тёплого дня и скорого лета на Карагаче.
— Спит без задних ног, — вздохнула она, любуясь, — и ничего не чувствует. А на Карагаче зацветает кедр! Как в то самое утро! Помнишь, как мы мечтали взять палатку, уйти в самые дебри?..
Она замолчала на полуслове и застегнула «молнию» брезентовых створок входа.
— Ладно уж, будить не стану. Намаялась отроковица — две бессонных ночи. — И возникла перед Рассохиным, глядя сверху вниз. — Ну, пора мне. Прямицами пойду до Сохатиной.
Тот медленно поднялся, откашлялся, пробуя осевший голос. Женя Семёнова посмотрела строго, вдруг отняла потухшую трубку и демонстративно бросила в костёр. Трубка отскочила на тлеющие угли.
— Не кури! — сказала она назидательно. — Надо избавляться от дурных привычек. Вон уже кашляешь... Тебе здоровье понадобится.
Он и сейчас не мог, не умел да и не хотел противиться её воле — будто и не было прошедших долгих лет. Точно так же он робел перед всеми своими учителями, будь то школьные или институтские.
— Это не от табака, — попробовал оправдаться Стас, не делая попыток спасти трубку, — от дыма... С голосом что-то, со связками...
— Поживёшь молча — пройдёт. Ладно, пошла я!
И не уходила.
— Ещё вчера хотел попросить, — неуверенно проговорил он. — Оставила бы мне Стаса. Ты же в честь меня его назвала.
Женя отступила и усмехнулась со знакомым горделивым превосходством — и это было узнаваемым до боли!
— Понравился тебе мой сын?
— Почему на меня похож? Мы же только мечтали... И у нас с тобой ничего не было.
— Как же не было? Ещё как было! Ты что, не помнишь?
— Всё помню... Ты никогда ко мне серьёзно не относилась. Только дразнила, заманивала.
— А кто стрелял?
— Молчуны мне голову заморочили...
— Они-то заморочили, — это прозвучало как приговор. — Только ты и в самом деле стрелял.