Запах серы

Тазиев Гарун

Профессорская непогрешимость тогда не подвергалась сомнению. Так, я с изумлением ознакомился с темой моей дипломной работы на звание инженера-геолога. Мне предлагалось дать заключение о влиянии окаменелых коралловых рифов возрастом в 300 миллионов лет на характер складок и трещин, прорезавших первоначально горизонтальные пласты каменноугольного бассейна Меза. Для этого мне следовало провести съемку и составить подробную геологическую карту. «Как же так, — подумал я, — ведь эта карта уже существует… Ее сделал компетентный специалист, к тому же профессор университета, каких-нибудь 20 лет назад». Свежеиспеченный инженер, я абсолютно не мог взять в толк, что же я сумею изменить или добавить к этой карте: уважение к догме запрещало и помыслить, что в официальном документе могут быть какие-то погрешности.

С тех пор я сумел избавиться от чинопочитания… Конечно, не для того, чтобы проповедовать в своей области «культурную революцию», последствия которой столь же негативны, как и породившие ее причины. Нет, я научился подвергать рациональной критике утверждения, гипотезы и теории, выдвигаемые светилами даже сегодняшнего дня. Опыт показывает, по крайней мере в науках, имеющих дело с таким сложным многообразием явлений, как науки о Земле, об обществе и о жизни, насколько подчас вольно обращаются некоторые авторы с фактами.

Я вышел после курса обучения не уверенным как в себе, так и в собственных знаниях — говорю это со всей объективностью, а не ради самоуничижения. Мне повезло: моими родителями были люди исключительного ума, сочетавшие широту воззрений со строгой этикой. Благодаря им я с юности усвоил определенную шкалу ценностей и поэтому строил свою жизнь сообразно личным принципам, чураясь как карьеризма, так и узколобого пуританства. Это не раз навлекало на меня громы и молнии «охранителей устоев» и вызывало смех у людей, считающих главным «сделать карьеру». Поначалу мне часто приходилось туго, в основном из-за скудости знаний математики, физики и химии. Я обладал, по сути, лишь начатками сведений об этих трех китах современной науки, несмотря на дипломы об окончании трех престижных учебных заведений. Это лишний раз подтверждает бессмысленность всяких экзаменов и конкурсов для занятий наукой (чем их заменить — вот чертовская проблема!)… По счастью, групповой метод работы, единственно возможный сейчас в разработке широкой научной проблемы, позволил заполнить пробелы в моих собственных познаниях ученым багажом моих товарищей.

Конечно, всегда приятно совершить что-либо в одиночку: подняться на вершину, погрузиться на морское дно или сделать научное открытие. Удовольствие от этого одиночного приключения не сравнимо ни с чем — наверное, потому, что тут примешивается толика тщеславия. Того самого тщеславия, которое есть не что иное, как одна из бесчисленных форм неуверенности, порождающей необходимость самоутверждаться… Но радости, которые приносит участие в группе, — а группа начинается уже с двух человек — хотя и менее эгоцентричны, но остаются в благодарной памяти надолго. Это хорошо знают те, кто был когда-нибудь в связке альпинистов на подъеме, стоял в «стенке» регбистов, качаясь из стороны в сторону, или обсуждал сделанное сообща открытие…

Вулканы и структура земного шара

Четыре года по завершении учебы я проработал геологом. У меня было время убедиться, что эта профессия столь же далека от привлекшей меня романтической геологии, как ремесло моряка от жизни мореплавателей XV–XVII веков. Конечно, работая ассистентом на кафедре в университете, занимаясь разведкой олова в Африке и составляя геологические карты, я научился многому и трудился усердно. Но от первоначального восторженного отношения к наукам о Земле осталось немногое.

И тут через мою жизнь пронесся метеор, перевернувший все мое существование. Я уже говорил, что до 60-х годов вулканизм в глазах геологов был периферией, вторичным явлением в развитии земного шара, причем настолько незначительным, что о нем лишь коротко упоминалось в 4-летнем курсе обучения: тема была недостойна «прохождения» в вузе, вполне хватит школьных сведений. Поэтому, когда в марте 1948 года я впервые столкнулся с этим грандиозным явлением природы, я знал о нем немногим больше любого прохожего.

Официальный конформизм долго мешал возрождению научной дисциплины вулканологии. В Европе она не только давным-давно была предана забвению, но к ней относились с подозрением: слишком «зрелищным» что ли было явление. Парадоксально, но понадобились океанографические открытия последних 12 лет для признания того факта, что вулканическая деятельность играет существеннейшую роль в непрерывном процессе развития нашей планеты.

Установив, что дно океанов, то есть 2/3 земной поверхности, состоит исключительно из вулканических пород, океанографы нанесли суровый удар по геологической традиции, отдававшей неоспоримое преимущество гранитам. Вулканизм разом встал в ряд важнейших феноменов образования скальных пород — более важных, чем плутонизм и седиментация, вместе взятые. Океанографы, о которых я говорю, кстати, вовсе не ставили себе целью выявить этот факт: они просто натолкнулись на него при изучении дна при помощи современной аппаратуры.

Однако количественное преобладание вулканических образований было лишь видимой частью айсберга. Поистине фантастическое значение вулканизма заключалось в том, что он оказался движущей силой постоянного процесса образования нового океанического дна. Именно этим расширением океанского «пола» объясняется дрейф континентов и все с ним связанное: возникновение впадин и желобов, образование горных цепей, зарождение рудных слоев и так далее…

Все это стало известно лишь в конце 60-х годов. За 12 лет до этого, когда феерическое зрелище извергавшегося вулкана поразило мое воображение, я и не подозревал о значении увиденного явления. Однако уже само по себе оно вызывало столько вопросов, на которые нельзя было сыскать ответ ни в одном специализированном издании. Загадки засели в голову… Каков механизм функционирования вулкана? Почему здесь он извергается, а в другом месте нет? С какой глубины поднимается лава? Отчего возникают взрывы такой потрясающей мощи?

Мне удалось достать минимум учебников, и все время, пока длилось извержение — а оно продолжалось пять месяцев, — я занимался самообразованием. Впрочем, знания тогда трудно было добыть иным путем. Зрелище, очевидно, выглядело забавно: я сидел в палатке, разбитой в 300 метрах от Китуро, взметавшего ввысь букеты раскаленного шлака, посреди хаотического нагромождения темного базальта и застывших лавовых потоков, диковато смотревшихся на фоне зеленых холмов, обрамленных экваториальными джунглями, — сидел и читал описания знаменитых вулканов, а также теории и гипотезы на сей счет.

Вулканическая цепь Вирунга, «героем» которой стал Китуро, представляет собой западную ветвь гигантского желоба длиной в несколько тысяч километров — Великого Восточно-Африканского рифта (термин можно перевести как «разлом»). Этот желоб тянется зигзагом от Красного моря до Мозамбика и почти сплошь усеян вулканами. Поразительно, что, за исключением зоны этого огромного разлома земной коры, во всей Восточной Африке больше нет ни единого вулкана. Причинно-следственная связь наводила на мысль, что вулканизм связан с процессами, происходящими на поверхности Земли. Но как именно? Ученые трактаты сообщали не больше того, что было известно со школьных времен. Во мне вновь всколыхнулись давние грезы о дрейфе континентов…