Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим
Шрифт:
— Но тогда вас вышлют, — стоял я на своем, — и что станется со мной?
— Не тревожься, — сказал дядюшка, посмеиваясь. — Я тебя здесь не оставлю. Ступай наведай последний раз свою казарму, простись с берлинскими друзьями. Бедняги, представляю, как они будут горевать, когда ты удерешь за границу. Тем не менее ты удерешь, это так же верно, как то, что меня зовут Барри.
— Но каким же образом?
— Вспомни Фэйкенхема из Фэйкенхема, — сказал он лукаво. — Ты сам научил меня, как это сделать. Поди возьми один из моих париков. Открой мою курьерскую сумку, где будто бы хранятся секретные депеши австрийской тайной канцелярии; откинь со лба волосы и зачеши назад; надень эту повязку, эти усы и поглядись в зеркало.
— Настоящий шевалье де Баллибарри! — воскликнул я со смехом и прошелся по комнате, выбрасывая вперед ногу, как он.
На следующий день я доложил мосье де Поцдорфу, что к нам за последнюю неделю повадились молодые прусские офицеры; как я и ожидал, он сообщил мне, что король намерен выслать шевалье за пределы страны.
— Это скупердяга, каких мало, — пожаловался я капитану. —
— Что ж, три фридрихсдора — это даже много за те жалкие сведения, какие ты нам доставил, — отрезал капитан, открыто глумясь надо мной.
— Не моя вина, что нечего было докладывать, — возразил я. — Когда же он уедет, сэр?
— Послезавтра. Ты говоришь, он всегда выезжает после завтрака и до обеда. Когда он сядет в карету, парочка жандармов взберется к нему на козлы, и кучеру будет приказано гнать вовсю.
— А как же вещи, сэр? — осведомился я.
— Вещи отправим следом. Мне не терпится заглянуть в его красную шкатулку, где, как ты говоришь, он держит свои бумаги. В полдень после смотра я забегу в гостиницу. Ты, конечно, молчок! Сиди и жди меня в его комнатах. Придется, должно быть, взломать шкатулку, ведь ты, олух неуклюжий, так и не удосужился стащить у него ключ!
Я еще раз попросил капитана позаботиться о моей судьбе, и мы расстались. Вечером, накануне отъезда, я положил под сиденье кареты пару револьверов; однако мои приключения следующего дня стоят того, чтобы посвятить им особую главу.
Глава IX
Я появляюсь в новом качестве, более приличном моему имени и
происхождению
Фортуна на прощание улыбнулась мосье Баллибарри — он загреб изрядную деньгу в фараон.
На следующее утро, ровно в десять, карета шевалье де Баллибарри была, как обычно, подана к подъезду его отеля, и шевалье, завидя ее в окно, как обычно, величественно спустился по лестнице.
— Где же бездельник Амброз? — спросил он, поискав взглядом своего слугу, который должен был посадить его в карету.
— Я опущу для вас ступеньки, ваша честь, — вызвался жандарм, стоявший рядом; но как только шевалье сел в карету, жандарм вскочил за ним следом, его товарищ взобрался к кучеру на козлы, и последний тронул лошадей.
— Господи боже! Это еще что за притча? — воскликнул шевалье.
— Вы едете к границе, — пояснил жандарм, слегка дотрагиваясь пальцем до кивера.
— Что за неслыханная наглость! — вскричал шевалье. — Извольте сейчас же высадить меня у дома австрийского посланника.
— Если вы станете кричать, ваша честь, у меня распоряжение заткнуть вам рот, — предупредил его жандарм.
— Вся Европа об этом услышит! — вопил шевалье вне себя от ярости.
— А это как вам будет угодно, — ответил офицер, и оба замолчали.
От Берлина они в полном молчании проследовали до Потсдама, где его величество в это время производил смотр своей гвардии, а также полкам Бюлова, Цитвица и Хенкеля фон Доннерсмарка. Узнав шевалье, его величество приподнял шляпу и сказал: "Qu'il ne descende pas: je lui sou-haite un bon voyage" [29] . И шевалье де Баллибарри ответил на это приветствие низким поклоном.
29
Пусть не выходит — желаю ему счастливого пути! (франц.).
Они недалеко отъехали от Потсдама, как вдруг — бумм! — загрохотали пушки, возвещая тревогу.
— Какой-то солдат сбежал из части, — догадался офицер.
— Да что вы говорите? — удивился шевалье и снова откинулся на подушки кареты.
Заслышав пушечный рев, на дорогу высыпали местные жители, вооруженные кто дробовиком, кто вилами. Каждый надеялся схватить беглеца. Жандармам, должно быть, не терпелось тоже пуститься в погоню. За поимку беглого солдата платили пятьдесят крон.
— Признайтесь, сударь, — обратился шевалье к своему конвоиру, — вам, верно, надоело со мной нянчиться, ведь вам от этого никакого проку, тогда как за поимку беглеца вы получите пятьдесят крон. Прикажите же форейтору поторапливаться. Вы скорее сбросите меня у границы и отправитесь на поиски дезертира.
Офицер приказал форейтору торопиться, но самому шевалье дорога, видимо, казалась бесконечной. Ему все чудилось, что кто-то гонится за ним на резвом коне, тогда как его лошади плетутся черепашьим шагом, хотя на самом деле они неслись во всю прыть. Но вот у Брюка замелькали черно-белые пограничные столбы, а за ними выросла желто-зеленая саксонская застава. Из караульной будки вышли саксонские таможенные чиновники.
— У меня нет багажа, — заявил шевалье.
— У пассажира нет контрабанды, — подтвердили, ухмыляясь, прусские полицейские, после чего они почтительно простились со своим узником.
Шевалье де Баллибарри пожаловал каждому по фридрихсдору.
— Желаю удачи, господа, — сказал он им в напутствие. — Да не наведаетесь ли вы в номера, откуда вы меня сегодня взяли, и не прикажете ли моему лакею выслать мой багаж в гостиницу "Трех Корон" в Дрездене?
И, заказав свежих лошадей, шевалье поскакал дальше, к саксонской столице. Надобно ли пояснять, что я и был тот шевалье?
"От шевалье де Баллибарри
Редмонду Барри, эсквайру,
английскому дворянину,
отель "Трех Корон",
Дрезден, Саксония
Племянник Редмонд! Пишу тебе через верного человека, мистера Лампита из английского посольства, который знает о нашем с тобой чудесном приключении, как вскоре
Признаться, два часа после твоего отъезда я пролежал в постели, трясясь как осиновый лист от страха, как бы его величеству не взбрело в голову отправить меня в Шпандау за учиненную нами проделку. Правда, я принял меры, написав письмо своему патрону, австрийскому послу, в коем подробно и неложно обрисовал все обстоятельства дела, а именно: как тебя подослали за мной шпионить; как ты оказался ближайшим моим родичем, обманно взятым в солдаты, и как оба мы задумали устроить твой побег. Это должно было представить короля в столь смешном свете, что он и пальцем не решился бы меня тронуть. Что сказал бы мосье Вольтер, узнав о подобном акте произвола?
Но у нас выдался счастливый день, все сбылось по моему желанию. Битых два часа провалялся я в постели после твоего отъезда, как вдруг в комнату ко мне ворвался бывший капитан Поцдорф.
— Ретмонт, — окликнул он, как всегда величественно выговаривая слова на верхненемецкий лад, — ти зтесь?.. — Никакого ответа. — Мошенник, куда-то провалился, — сказал он вслух и сразу же бросился к красной шкатулке, где я держал мои амурные письма, мой отслуживший стеклянный глаз, любимую мою кость, которая тринадцать раз кряду принесла мне выигрыш в Праге, два комплекта парижских зубов и прочие известные тебе предметы личного моего обихода.
Сначала он пытался подобрать ключ в принесенной им связке, но ни один не подошел к моему маленькому английскому замочку. После чего сей джентльмен вытащил из кармана молоток и стамеску и, орудуя ими, как профессиональный взломщик, вскрыл мою шкатулку!
Настало время действовать. Вооружившись огромным кувшином, я тихонько подкрался к нему и в ту самую минуту, как он открыл шкатулку, так огрел его по голове, что кувшин разлетелся в мелкие дребезги, капитан же только захрипел и без признаков жизни повалился наземь. Я уже думал, что прикончил его.
Тут я давай звонить во все звонки, да как заору благим матом:
— Воры! Воры! Хозяин! Убивают, режут, жгут! — пока все почтенное семейство, с чадами и домочадцами, не ринулось ко мне наверх. — Где мой слуга? — заорал я во всю глотку. — Кто посмел ограбить меня средь белого дня? Вот он, злодей, я застал его у моей шкатулки! Пошлите за полицией да пригласите сюда его светлость австрийского посланника! Вся Европа узнает, как со мной здесь обошлись!
— Царь небесный! — воскликнул хозяин. — Да мы своими глазами видели, как вы уехали три часа назад.
— Я уехал? Да я все утро пролежал в постели. Я болен, принял лекарство и никуда из дому не выхожу! Где этот подлец Амброз? Но что я вижу? Куда делось мое платье и мой парик? — восклицал я, ибо я стоял перед ними в халате, в чулках и ночном колпаке.
— Ах, вот оно что! Знаю, знаю! — вскричала молоденькая горничная. Амброз убежал, переодевшись в платье вашей чести.
— А деньги? Где мои деньги? — взревел я. — Где мой кошелек и сорок восемь золотых? Но одного из злодеев я все же задержал. Вяжите его, господа офицеры!
— Да это же молодой герр фон Поцдорф, — воскликнул хозяин, не зная, что и думать.
— Как? Чтобы дворянин забрался в шкатулку при помощи молотка и стамески? Ни за что не поверю!
Герр фон Поцдорф тем временем пришел в себя. На черепе его красовалась шишка величиной с блюдце. Полицейские подхватили его и увели, а судья, за которым тем временем побежали, составил протокол, копию которого я послал австрийскому посланнику.
Весь следующий день я просидел под домашним арестом; судья, генерал, и целая орава юристов, офицеров и чиновников допрашивали, уговаривали, стращали и улещали меня. Я рассказал им все, что слышал от тебя, как ты был насильно взят в солдаты, но что ко мне ты поступил с наилучшими рекомендациями и я считал тебя давно освобожденным от военной службы. Я обратился к моему послу, и он вынужден был за меня заступиться. Короче говоря, бедняга Поцдорф теперь на пути в Шпандау, тогда как его дядюшка, Поцдорф-старший, привез мне пятьсот луидоров с покорнейшей просьбой безотлагательно покинуть Берлин и предать эту неприятную историю забвению.
Спустя день после того, как получишь это письмо, жди меня в "Трех Коронах". Зови мистера Лампита обедать. Денег не жалей, отныне ты мой сын. Каждая собака в Дрездене знает твоего любящего дядю,
шевалье де Баллибарри".
Вот каким чудесным обстоятельствам я обязан своим вторичным освобождением; но на сей раз я сдержал слово никогда больше не попадаться в сети вербовщиков и навсегда остаться джентльменом.
Мы были при деньгах и в счастливой полосе и вскоре стали играть заметную роль в обществе. Дядюшка присоединился ко мне в дрезденской гостинице, где я, сказавшись больным, сидел безвыходно в ожидании его приезда, а так как шевалье де Баллибарри был в особой милости при Дрезденском дворе (в свое время его жаловал ныне почивший монарх, курфюрст Саксонский, король Польский, самый беспутный и самый обаятельный из европейских государей), то я и получил доступ в избранные круги саксонской столицы, где моя внешность и манеры, так же как мои необычайные приключения, обеспечили мне самый лучший прием. Не было ни одного празднества в домах саксонской знати, на которое оба дворянина де Баллибарри не получили бы приглашения. Я удостоился чести приложиться к высочайшей руке и был милостиво принят при дворе самого курфюрста, после чего отправил матушке столь пламенное описание моего благоденствия, что эта превосходная женщина едва не забыла о спасении души и о своем исповеднике, преподобном Осени Джоулсе, и вознамерилась ехать ко мне в Германию; однако такое путешествие в ту пору было сопряжено со слишком большими трудностями, и это избавило нас от приезда доброй леди.