Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим
Шрифт:
Глава XIII
Я продолжаю вести жизнь светского щеголя
Как поглядишь, я исписал кучу листков, а между тем главная и наиболее увлекательная часть моей истории все еще впереди, та часть, где речь пойдет о моей жизни в Англии и Ирландии и о заметной роли, какую я играл, подвизаясь среди славнейших сынов обеих стран, будучи и сам не последней спицей в колеснице. Итак, чтобы воздать должное этой части моих записок, куда более важной, чем все мои приключения на чужбине (хотя описание последних составило бы томы увлекательнейших рассказов), я постараюсь всемерно сократить повесть о моих путешествиях по Европе и моих успехах при континентальных Дворах и перейти к рассказу о том, что ожидало меня Дома. Достаточно сказать, что не было в Европе столицы, исключая захудалый Берлин, где молодого шевалье де Баллибарри не ценили бы по заслугам и где весь цвет общества, все мужественные, благородные, прекрасные его представители не были бы им заняты. Я выиграл у Потемкина восемьдесят тысяч рублей в Зимнем дворце в Петербурге, которых каналья-фаворит и не подумал мне уплатить; я сподобился видеть его высочество шевалье Чарльза Эдварда пьяным в дым что
Я не стану также распространяться о моих победах среди прекрасной половины человеческого рода. Будучи одним из самых блестящих, высоких, статных и красивых мужчин в Европе, я обладал огромными преимуществами, которыми, как человек предприимчивый, умел распорядиться. Но когда речь заходит о таких предметах, я глух и нем. Очаровательная Шувалова, черноокая Шотарска, смуглая Вальдес, кроткая Хегенхейм, блестящая Ланжак, вы, нежные сердца, когда-то бившиеся для пылкого молодого ирландского дворянина, где вы теперь? Хоть кудри мои поседели, взор потускнел и сердце охладело с годами, изведав скуку, разочарование, измену друзей, — достаточно мне откинуться в моем кресле и предаться воспоминаниям, как милые образы из дымки прошлого вновь встают передо мной и манят улыбками, ласковыми словами, лучистыми взорами! Вам, нынешним, не найти таких красавиц и не увидеть таких манер! Взгляните на дам, толпящихся в королевской гостиной, зашитых в тесные белые атласные чехлы, с талией чуть ли не под мышками, и сравните их с грациозными фигурками былых времен! Когда мы с Корали де Ланжак танцевали на балах в Версале по случаю рождения первого дофина, ее фижмы насчитывали восемнадцать футов в окружности, а каблучки ее прелестных mules [45] возвышались на четыре дюйма над полом; кружева на моем жабо стоили тысячу крон, и одни только пуговицы на пурпурном бархатном кафтане обошлись мне в восемьдесят тысяч ливров. А что видим мы теперь? Мужчины одеты не то как грузчики, не то как квакеры или кучера наемных карет, а женщины по преимуществу раздеты. Куда делось изящество, изысканность, рыцарственная галантность того старого мира, частицей коего являюсь я? Подумать только, что законодателем лондонских мод стал какой-то Брмм-ль [46] вульгарный субъект без роду и племени, которому так же не дано танцевать менуэт, как мне говорить по-ирокезски; который не способен раздавить бутылку, как заправский джентльмен; который никогда не отстаивал свою честь со шпагою в руке, — а ведь именно этими подвигами утверждало себя мое поколение в то доброе старое время, когда выскочка-корсиканец еще не успел пустить под откос весь дворянский мир! О, еще бы хоть раз увидеть мою Вальдес, как в тот день, когда я впервые встретил ее на берегу желтого Мансанареса, в запряженной восьмеркой мулов карете и с целой свитой кавалеров! О, еще хоть раз прокатиться с моей Хегенхейм по саксонским снегам в ее золоченых санях. А вероломная Шувалова! Но лучше сносить измену таких женщин, чем нежность других. Я ни одну из них не вспомню без волнения! В моем небогатом музее памяток хранятся локоны каждой из них! Храните ли вы мои локоны, милые голубки, вернее те из вас, кого не сломили тревоги и огорчения целого пятидесятилетия? До чего же изменился их цвет с того дня, как Шотарска повесила мою прядь себе на шею, после нашего поединка с графом Бернацким в Варшаве!
45
Туфельки без задников (франц.).
46
* По-видимому, это было написано в то время, когда тон лондонским щеголям задавал лорд Бруммель. (Прим. издателя.)
В те дни я знать не знал этих ваших приходо-расходных книг — их прилично вести разве что нищему. Я ничего никому не был должен. Я платил по-царски за все, что ни брал, а брал я все, чего душа захочет. Должно быть, у меня были тогда огромные доходы. Моим приемам, моим выездам мог бы позавидовать вельможа самого высокого ранга — а ведь найдутся же мерзавцы, которые на том основании, что я взял приступом леди Линдон и женился на ней (как вы вскоре услышите), назовут меня нищим проходимцем и станут утверждать, будто брак этот был неравным. Шутка ли — нищий! Это я, к чьим услугам были все богатства Европы! Проходимец! Но то же самое можно сказать о заслуженном юристе или храбром солдате да, в сущности, о любом человеке, который сам пробивает себе дорогу в жизни. Моей профессией была игра; в этой области я в свое время не знал соперников. Ни один человек в Европе не мог устоять против меня при условии, что игра велась честная! Мои доходы были так же надежны (лишь бы я был здоров и занимался своим делом), как у того богача, что получает с капитала свои три процента, или у разжиревшего сквайра, коему барыш приносят его акры. Урожай может так же подвести вас, как и собственное искусство. Он так же зависит от капризов счастья, как талия, прометанная искусным банкометом; а вдруг случится засуха, или ударит мороз, или налетит гроза, и ваша карта бита; но от этого ни сквайр, ни игрок не станут авантюристами.
Милые тени прошлого, воспоминание о вас приносит мне одну лишь безоблачную радость! К сожалению, я не сказал бы этого о другой леди, которая отныне будет играть значительную роль в драме моей жизни — о графине Линдон, с которой я имел несчастье
Гонория, графиня Линдон, виконтесса Буллингдон в Англии и баронесса Линдон, владетельная госпожа замка Линдон в Ирландском королевстве, была в свое время хорошо известна в высших кругах, и нет необходимости вдаваться в историю ее семьи — читатель найдет эти сведения в любой "Книге пэров", какая окажется у него под рукой. Нечего и говорить, что все эти титулы она унаследовала по праву рождения. Ее поместья в Девоне и Корнуолле принадлежали к числу самых обширных в этих краях, и не менее богатыми были ее ирландские владения; мне уже пришлось упомянуть о них в самом начале этих записок, поскольку они граничили с моими родовыми землями в Ирландском королевстве; несправедливые конфискации земли во времена Елизаветы и ее родителя как раз и привели к убавлению моих акров и приумножению и без того огромных владений дома Линдон.
Когда я встретился с графиней в Собрании на водах в Спа, она была замужем за своим кузеном, досточтимым сэром Чарльзом Реджинальдом Линдоиом, кавалером ордена Бани, послом Георга II и Георга III при некоторых второстепенных дворах Европы. Сэр Чарльз Линдон пользовался известностью как острослов и бонвиван; в сочинении любовных эклог он соперничал с Хэнбери Уильямсом, а в остроумии с Джорджем Селвином; подобно Хорри Уолполу, это был homme de vertu, муж совета и разума (кстати, он вместе с Уолполом и мистером Греем проделал часть их кругосветного путешествия), короче говоря — один из самых изысканных и просвещенных людей своего времени. Я познакомился с этим джентльменом, как обычно, за карточным столом, коего он был ревностным завсегдатаем. Меня восхищала та бесшабашность и галантность, с какой он предавался любимой забаве; ибо хоть он и страдал подагрой и множеством других болезней, хоть и терпел невыносимые муки и, как инвалид, передвигался в креслах, — каждое утро и каждый вечер этот немощный калека являлся на свой пост за восхитительным зеленым сукном; и если, как не раз случалось, его воспаленные пальцы были не в силах удержать стопку с игральной костью, это не мешало ему объявлять очко, а уж метал за него слуга или приятель. Меня восхищает в таких людях их непреклонный нрав. С подобной настойчивостью многого добьешься в жизни.
Имя мое к тому времени приобрело громкую известность в Европе; слава о моих похождениях, поединках и о моей отважной игре опережала меня повсюду, и где бы я ни появлялся на публике, вокруг меня толпились люди. Я мог бы показать вам кучи надушенных записок, в доказательство того, что моего знакомства искали не одни джентльмены; но хвастаться не в моих привычках, я говорю о себе лишь в тех случаях, когда необходимость заставляет меня рассказать о том или другом приключении, прогремевшем на всю Европу. Итак, наше знакомство с сэром Чарльзом Линдоном началось с того, что досточтимый кавалер выиграл у меня семьсот гиней в пикет (в этой игре он был мне достойным противником), — я проиграл ему эти деньги и глазом не сморгнув, мало того, уплатил ему их пунктуально в срок, все до последней монеты. Да и вообще, надо отдать мне справедливость, теряя деньги за игорным столом, я нисколько не злился на удачливого противника и, встречаясь с сильнейшим игроком, всегда признавал его превосходство и поздравлял его с победой.
Линдону было лестно обыграть такую знаменитость, и у нас завязалось нечто вроде приятельских отношений; некоторое время мы, правда, ограничивались обычными знаками учтивости, встречаясь у минеральных источников или за ужином в казино, однако постепенно сошлись короче. Это был на редкость прямой человек (в то время знатные люди держали себя куда высокомернее, чем мы это видим сейчас). Он часто говаривал мне своим небрежно-презрительным тоном:
— Что за черт, мистер Барри, у вас манеры цирюльника, мне думается, мой черный грум воспитан лучше вашего, но есть в вас что-то самобытное, лихое, и вы мне нравитесь, сэр: похоже, что вы решили отправиться к чертям собачьим своей собственной непроторенной дорогой.
Я благодарил его, смеясь, за столь лестное мнение и отвечал, что, поскольку ему предстоит отбыть на тот свет значительно раньше моего, я буду ему крайне обязан, если он прибережет для меня уютное местечко.
Его забавляли мои рассказы о нашем фамильном достоянии и о великолепии замка Брейди, он смеялся от души и не уставал их слушать.
— Держитесь карт, дитя мое, — советовал он мне, когда я поведал ему о моих незадачливых матримониальных происках и о том, как я чуть не завладел богатейшей наследницей Германии. — Что угодно, только не женитесь, мой безыскусный ирландский простачок (ему нравилось придумывать для меня десятки забавных прозвищ). Совершенствуйте свои незаурядные таланты по игрецкой части; но помните, женщина скрутит вас в бараний рог.
Я отрицал это, ссылаясь на случаи, когда мне удавалось укротить строптивейших представительниц слабого пола.
— Они вас доконают рано или поздно, мой Алкивиад из Типперэри. Стоит вам жениться, и, — попомните мое слово, — ваша песенка спета. Возьмите хоть меня. Я женился на своей кузине, самой родовитой и богатой наследнице в Англии, женился чуть ли не против ее желания (тут по лицу сэра Чарльза Линдона скользнула легкая тень). Женщина она слабая, сами увидите, сэр, до чего слабая, но это не мешает ей быть моей тиранкой. Она отравила мне жизнь. Глупа как пробка, а обошла одного из умнейших людей в христианском мире. Она чертовски богата, но почему-то я никогда не бывал так беден, как женившись на ней. Я рассчитывал женитьбой поправить свои обстоятельства, а она только сделала меня несчастным и вскорости сведет в могилу. И то же самое постигнет моего преемника, когда меня не станет.
— А велики ли у миледи доходы? — поинтересовался я.
На каковой вопрос сэр Чарльз разразился оглушительным хохотом, заставив меня покраснеть за свою неловкость. Видя его в столь плохом состоянии, я, естественно, прикинул в уме, на что может рассчитывать предприимчивый человек в рассуждении его вдовы.
— Боже сохрани! — воскликнул он, смеясь. — Чур, чур, мистер Барри! Не вздумайте когда-нибудь занять мое место, если дорожите своим покоем. К тому же вряд ли леди Линдон снизойдет до…