Записки художника

Саев Вячеслав

Протерев глаза получше, я огляделся вокруг. Несмотря на то, что уже наступило утро, в комнате по-прежнему жила ночь. Не знаю из-за толстых штор это или из-за особой магии этого жуткого дома, но разглядеть то, что находилось в конце комнаты было практически невозможно. Свет в основном поступал от окна, которое я открыл вчера. Будь оно тоже закрыто, мне бы и в голову не пришло вставать с кровати.

Я медленно окинул взглядом все вокруг. Мольберт, краски, кисти все так же манили меня. В голове потихоньку начали проявляться события вчерашнего дня. Да, это был не сон. Меня забрали из родительского дома. Жуткий Мужчина сказал, что будет учить меня рисовать, а потом бросил одного в темной комнате. Вспоминаю

парк на территории школы, странное здание и кучу кошек, но ни одного ученика. Ах, да… Тот голос в моей голове. Мое странное поведение. Что это было? Сейчас это кажется такой глупостью, детским кривлянием, но ведь я вправду чувствовал себя другим. Нет сейчас смысла думать об этом.

Я пошел ко второму окну и распахнул штору. Свет ударил в глаза. Даже так комната оставалась достаточно темной. Мой взгляд упал на появившийся из тени стол. Ничего необычного, кроме того, что на нем уже стоял непонятно откуда появившийся завтрак. Все было расставлено на удивление красиво и аккуратно. На скатерти стояли тарелка с кашей, стакан молока, блюдце с маслом, корзинка с хлебом и слишком много столовых приборов. Есть хотелось жутко, живот еще вчера вечером болел от голода. Я быстро отодвинул стул и, не успев сесть, схватил кусок хлеба, откусил от него половину и запил молоком. Этот хлеб показался мне вкуснее всего, что я когда-либо пробовал. Тогда я был готов всю жизнь есть только его, запивая свежим коровьим молоком. Разве человеку в самом деле нужно что-то еще, кроме теста, выпеченного с любовью?

Однако доесть этот кусочек у меня так и не получилось. Мои руки замерли, сердце начало тревожно биться. Я уже прекрасно знал причину, но все же с осторожностью оглянулся назад. Передо мной был образ! Гигантских размеров. На этот раз это был не монстр, это был целый мир. В моей комнате появилось грандиозное сооружение из невиданных деревьев цвета людской крови и цветов черных, как безлунная ночь. А наверху одновременно сияло и бурлило белое солнце. В изумлении я разинул рот. Кусок хлеба свалился на пол, а молоко разлилось по столу. Мои ноги зашагали вперед, мои глаза принялись изучать новый дивный мир. Больше для меня не существовало ничего, кроме этого образа. Я должен был узреть каждую тонкость, понять сущность всей цветовой гаммы, уловить малейшие нотки и перенести все это на холст.

Это было прекрасно. Я боялся не успеть окончить работу, но все равно не мог оторвать глаз. Жилки каждого листа пульсировали, словно вены, становясь, то светлее, то темнее. Мощные корни деревьев обвивали весь пол целиком, казалось, что они вот-вот сожмут мое тело и раздавят, превратив в однородное месиво. Черные бутоны цветов были живым воплощением самой тени, но грациозно продолжали стоять даже под лучами палящего сверху солнца. И наконец, этот белоснежный гигант: я мог спокойно на него смотреть, но его свет вполне был в состоянии испепелить все вокруг, всплески на его поверхности брызгами окрашивали и деревья, и цветы, вдыхая в них жизнь. В этом мире царила гармония, и в каждой его клеточке жила любовь.

Пересилив себя, я наконец-то уселся за мольберт. Краски и кисти не были похожи на те, что покупали мне родители. Каждая краска находилась в отдельной большой пластмассовой банке. Ручки кисточек были полностью черные с золотой обоймой и коричневым пучком. На ощупь волосики кистей были очень эластичными, ни в какое сравнение с моими старыми. К тому же их тут было так много, что я понятия не имел с какой начать. Куча разных размеров и форм, иногда почти не отличимых друг от друга.

Спустя пару минут никакие инструменты меня больше не волновали. Без разницы чем писать картину: углем на скале или дорогими красками на холсте. Если понадобится, я буду писать их собственной кровью, вытащу жилы наружу и обрисую ими всю стену.

Ведь так и должен поступать настоящий творец. Хотя, безусловно, мне было легче. Линии получались идеальными. Мой образ словно по волшебству переносился на холст. Я же не принимал в этом особого участия, а был, скорее, наблюдателем. Самого меня это не очень-то и радовало, но мой внутренний демон успокаивался.

Линия солнечного света на полу плавно подбиралась к окну. В вечно темной комнате мрак вновь восходил на трон. Мои образы не могли излучать достаточного количества света. Даже эта огромная белая звезда тускнела, столкнувшись с реальностью нашего мира. Заметив это, я поспешил наложить последние штрихи на мою работу. Оставалось совсем немного. Оказалось, что я просидел за мольбертом все утро и весь день. Как ни странно, до сих пор никто не заходил ко мне, или же я просто был увлечен настолько, что попросту не мог кого-то заметить.

Наконец, моя картина была окончена. Обессиленные руки выронили кисть и палитру, а вскоре я и сам свалился на пол. Я не мог пошевелить ни единым пальцем. К тому же, лежа на спине, я заметил, как сильно болит мой позвоночник и колени. Хотя удивляться тут было нечему. За все это время я вряд ли хоть раз сменил свою позу.

Вдруг дверь резко распахнулась, сильно стукнувшись об стену. Такой громкий и неожиданный звук дико напугал меня. Я бы даже вздрогнул, будь я в силах. Все, что я сделал, – отвернулся от слишком яркого света, бившего внутрь из коридора. Раздался уставший, но громкий голос Учителя, вибрацию которого я прекрасно ощущал всем своим телом:

– Как-то у тебя тут темно. До сих пор спишь? – сказав это, он беспощадно хлопнул по выключателю. Загорелась люстра, о которой я и понятия не имел. К моему удивлению, она была в силах осветить каждый уголок этой проклятой комнаты.

Какое-то время учитель молча стоял у входа, пытаясь понять, что здесь произошло. Лишних вопросов он не задавал. Его зоркий глаз и так все прекрасно видел.

– Хорошо, очень хорошо, – проговорил он про себя, приближаясь ко мне.

Учитель протянул мне руку, однако я не в силах был принять даже такой добрый жест. Тогда он просто поднял табурет вместе со мной.

– И что у тебя здесь? На какой такой шедевр ты потратил столько сил и времени, мой юный друг? – сказал он с ухмылкой.

Но как только Учитель взглянул на мою картину, выражение его лица сразу же изменилось. В его глазах, насколько это было возможно, читалось удивление и страх. Почувствовав свое превосходство, полностью позабыв о страхе перед ним, ухмыльнулся уже я.

– Этим рисунком я заслужил место среди ваших учеников?

Он молчал. Его распахнутые глаза медленно читали холст. Миллиметр за миллиметром он рассматривал каждую мелочь. Его настороженность вновь начала меня пугать. Это существо совершенно непонятное: он может казаться достаточно добрым, а может и одним взглядом сломать вашу психику. Мне вновь было неясно, что от него ожидать.

Подсчитав все листья на каждом дереве, он оторвал взгляд от картины, снял холст с мольберта и, ничего не сказав, пошел к выходу.

– Куда вы! – возмутился я и привстал, ухватившись за конец его плаща. – Вы не можете забрать ее!

– О! Еще как могу. Ведь она не твоя. Это не картина, это не искусство – это само совершенство, воплощение сада божьего на земле. Она никак не может быть написана таким бездарным мальцом, как ты! Ты получишь ее только в том случае, если докажешь мне, что в состоянии сделать что-то подобное. А сейчас я пойду в нашу галерею, сниму оттуда копии величайших картин, которые сделал один из лучших моих учеников, и оставлю там только это творение. Ни «Сад земных наслаждений», ни «Вавилонская башня», ни «Тайная вечеря» не заслуживают быть в одной комнате с ним, по крайней мере, их копии.