Записки капитана флота
Шрифт:
Весть сия крайне огорчила всех нас; однако же курильцы утешали нас уверением, что не все японцы так мыслят о русских, но что один только здесь находящийся при них начальник и товарищи его считают русских грабителями и боятся их, чему, конечно, чрезвычайная трусость сих людей причиною. В доказательство сего они рассказали нам свои приключения. В прошлом лете принесло их сюда бурей; японцы их взяли и посадили в тюрьму, предлагали им множество вопросов касательно сделанного на них русскими нападения, на которые они отвечали, что курильцы в поступках русских никакого участия не имели, притом слышали они в Камчатке, что начальники тех судов, которые их грабили, были промышленные, а не государевы офицеры, и нападение сделали без приказу, за что исправник (по мнению сих людей, исправник должен быть один из первых государственных чиновников в России) отобрал от них японские вещи и положил в государевы балаганы (магазины), а их самих посадил в тюрьму. После сего объявления, продолжали курильцы, японцы сделались к ним добрее, стали их лучше содержать и, наконец, велели немедленно отпустить, одарив пшеном, сагою, табаком, платьем и другими вещами, а теперь они сюда привезены с тем, чтобы им с первым благоприятным ветром отправиться на свои острова.
Между прочими разговорами, когда они сделались посмелее от двух рюмок водки, часто упоминали они, что имеют крайнюю нужду в порохе, что им зимой нечем будет промышлять зверей и что япони (так они называют японцев) все им дают, кроме пороху. Частое повторение о порохе нетрудно было понять: они хотели просить его у меня, но не смели, а я, будучи уверен, что они имеют в нем надобность действительно только для промыслов, подарил им 1 1/2 фунта мелкого английского пороху, прибавив к тому еще табаку, бисеру и сережек. Позднее время не позволяло мне продолжать с ними разговор, и я отпустил их в десятом часу на берег, сказав, чтобы они сколько возможно старались изъясниться с японцами и уверить их в нашем миролюбивом и дружеском к ним расположении. Между тем как курильцы у нас гостили, я посылал на берег мичмана Филатова, дав ему табаку, чтоб достать черемши и сараны от мохнатых курильцев. Он скоро возвратился и привез несколько пучков, которые я велел оставить для больных. Тишина, во всю ночь на 18-е число продолжавшаяся, не позволила нам удалиться от берега, а рано поутру увидели мы едущую к нам байдару под флагом.
Думая, что японцы хотят нас посетить, мы приготовились принять их и показать, что мы их дожидаемся. Я велел опустить паруса, хотя по причине безветрия настоящей нужды в том и не было. Около восьми часов байдара подъехала к нам столь близко, что вместо флага виден был белый кусок мата или рогожки, а вскоре после того узнали мы старых своих друзей, курильцев, всех тех же, которые и вчера нас навестили; с ними был еще молодой мужчина, который называл себя Алексеем Максимовичем. Мужчины были одеты в японские длинные и очень широкие халаты с короткими широкими рукавами; халаты сии сшиты из толстой бумажной материи синего цвета с частыми сероватыми полосками. Женщина одета была в парку, сшитую из птичьих шкур, на спине у нее для украшения висели в несколько рядов носы топорков [15] , на голове был бумажный платок. Мужчины были с открытыми головами; на ногах торбасы, или русские бахилы, сделанные из горл сивучей. Есаул на шлюп вошел босой, но прежде, нежели поклонился или стал с нами говорить, сел на шкафуте, надел свои торбасы, а потом подошел ко мне и присел с таким же подобострастием, как они кланяются японцам.
15
Топорок – морской попугай.
Из сего я заключил, что у них неучтиво босому показаться людям, которых они уважают. Человек он лет пятидесяти и, по-видимому, очень дряхлый. Маленькую дочь свою во все время таскал он у себя за спиною в своем халате, придерживая веревкою, кругом его обвязанною, которая обыкновенно была против груди спереди, а когда надобно было ему действовать руками, то чтобы, сжимая плечи, она не мешала, он поднимал ее на лоб, для чего в том месте, где веревка должна касаться лба, пришит был к ней широкий ремень. Мужчины имели большие густые черные, как уголь, волосы и бороды. Волосы они так носили, как наши ямщики. Искусственных украшений никаких у них на лице и на теле не было, а у женщины рот кругом по губам на 1/3 или 1/4 дюйма выкрашен синей краской, и так же испещрены руки. Они привезли нам в гостинец два пуда рыбы кунжи [16] и трески, несколько сараны [17] и черемши.
16
Кунжа (кунжда) – крупная рыба семейства лососевых. (Примеч. ред.).
17
Дикорастущая лилия с богатой крахмалом сладкой луковицей. (Примеч. ред.).
Первый вопрос мы им сделали о японцах и узнали, что начальник их, вследствие подаренной ему мною бутылки водки, весь вечер и ночь до самого утра весьма покойно и крепко спал, но прочие во всю ночь не спали и стояли в ружье. Подозрения своего в дурных наших против их замыслах они не оставляют и грозят курильцам, что если мы на них сделаем нападение, то они им головы отрубят как русским подданным, для чего и отпустили их к нам всех, а некоторых оставили у себя под стражею, равно как и этих во всю ночь караулили, а поутру послали сами нарочно к нам, чтобы точнее выведать, зачем мы пришли и чего хотим. В сей раз курильцы наши сбились в словах и признались, что их сюда не погодой занесло, а приехали они к японцам торговать, что в старые годы им позволялось, но ныне по причине неприятельских поступков со стороны русских японцы их захватили и поступили с ними, как выше описано, а потом велели отпустить, дав им на дорогу 20 мешков пшена, саги и табаку. Хотя им возвращена была свобода, но дурная погода мешала им уехать до нашего прихода; ныне же японцы хотят опять их держать с тем, что они головами своими должны будут отвечать за наши дурные против них поступки. Они приехали к японцам в числе семи мужчин, шести женщин и двух ребят, из коих во время их пребывания на сем острове от заключения в тесном месте умерло трое мужчин и три женщины. Они не умели назвать по-русски болезни, бывшей причиною их смерти, но по описанию должна то быть цинга и слабость. Однако же японцы прилагали попечение о сохранении их здоровья, и им удалось побывать в руках японских врачей.
Один из курильцев имел опухоль в руках, а в ногах судороги, так что ноги притягивало икрами вплоть к задним частям лядвей [ляжек]. Его лечили бросанием крови, сначала вдруг из обеих ног, а после из рук, из одной после другой. Впрочем, по незнанию выражений не могли они описать ни инструментов, ни средств, употребленных японцами, только они сего курильца вылечили. Он жаловался лишь на то, что после сей болезни не стало у него, так он изъяснялся, мяса ни на руках, ни на ногах. По мнению нашего лекаря господина Бранда (человека в своем деле весьма искусного), этому должна быть другая причина. Рассказывая свои приключения, они часто сбивались и противоречили друг другу. Наконец стали меня просить взять их с собою и отвезти на их остров Расшуа, потому что они имеют крайнюю нужду там быть. На вопрос мой, если я их возьму, что тогда будет с их товарищами, двумя женщинами и ребенком, оставшимися на берегу у японцев, они молчали, но скоро опять возобновили свою просьбу, говоря, что япони их убьет. Вчера ни слова не было ими сказано нам о нуждах их ехать скоро на свой остров, а только лишь твердили, что пороху нет, и что не знают, чем им промышлять на Урупе.
Дурная погода, препятствовавшая им отправиться, была также сущая ложь. Им неизвестно было, что мы давно уже в соседстве их плаваем и знаем, когда какие погоды стояли: крепких ветров давно не было, и туманы случались не так часто, чтобы с острова на остров нельзя было ехать, а особливо с Итурупа на Уруп, где переезд менее 25 верст, а притом туманы им неопасны, потому что у них был компас, который мы видели. Они его привозили к нам и берегут как глаз, не оставляют даже в лодке, а выносят с собой [18] .
18
Компас сей был в круглом футляре, диаметром дюйма три, картушка разделена на румбы без градусов и раскрашена, вместо стекла – слюда. Футлярчик компасный они хранят еще в ящике с задвижною крышкою; по их словам, получили они его в Камчатке.
По всем их рассказам, из коих многие не стоят того, чтобы об них здесь упоминать, можно было догадываться об их положении: коль скоро японцы, подозревая, что мы хотим напасть на их селения, сказали об этом курильцам и погрозили их наказать за наши поступки, то они, имея причину так же об нас дурно мыслить, как и японцы, стали опасаться, чтобы не потерять голов, для спасения коих желали лучше быть у нас, оставляя на жертву своего товарища, двух женщин и ребенка, почему и просили меня взять их с собой. Я старался их убедить, что им японцев бояться нечего: мы им ни малейшего зла не желаем и не сделаем, следовательно, и они нашим вредить не захотят; что мы только сыщем гавань, запасемся водою и дровами и потом оставим берега их в покое, и что в Урбитче мы постараемся своими поступками уверить японцев в нашей к ним дружбе, почему и советовал им, ничего не боясь, ехать на берег.
Для начальника японского послал я в подарок четыре бутылки французской водки, узнавши, что им отменно нравится сей напиток. При расставании я предложил, не хочет ли один из них остаться на шлюпе, чтобы показать нам гавань в Урупе и, если пойдем в Урбитч, служить переводчиком. На предложение мое они все тотчас согласились остаться, но сего нельзя было сделать, и так решено оставаться Алексею, а прочим ехать на берег. Они так уверены были в нашем намерении неприятельски поступить против японцев, что перед отъездом один из них уведомил нас, хотя прежде о том ни слова не говорил, будто они слышали, что в Урбитче поставлены пушки, и коль скоро русские покажутся, то станут стрелять, а через минуту после другой сказал нам, что там у них одна только пушка.
К полудню ветер стал изрядно дуть от S. Погода была светлая; чтобы успеть осмотреть восточный берег Урупа, отправив наших гостей, мы поставили все паруса и пошли к О. Но, оставив их от нас на полмили или на версту, мы увидели, что они стояли в байдаре с поднятыми вверх руками, махали нам и громко что-то кричали. Думая, что байдара тонет, я велел тотчас остановиться. Они приехали к нам опять очень благополучно только для того, чтобы сказать, что они боятся японцев, которые их убьют, если мы сделаем им что-либо дурное. Надобно было снова их уговаривать; наконец решились они ехать с величайшею робостью, не оставляя мысли, что мы покусимся разбить японцев. Последнее прощание с нами сих жалких бедняков очень меня тронуло; они кричали нам с байдары своей: «Прощайте, мы вам наловим рыбы, наберем черемши и сараны и будем вас ожидать, если японцы не убьют нас!»