Записки капитана флота
Шрифт:
Тут велено нам было дожидаться, а между тем принесли курительные трубки, очень хорошего табаку, лучшего зеленого чаю, сахарного песку и стали нас потчевать именем главного начальника города. Тем из нас, которые любили курить табак, это было великим угощением, ибо по приходе в Хакодаде нам уже более ни трубок, ни табаку не давали (впоследствии караульные наши, составлявшие внутреннюю при нас стражу, находившись всегда подле каморки господина Мура, где было сделано для них место, иногда потихоньку давали ему курить из своих трубок сквозь решетку, но к другим не смели носить).
В ожидании, что будет далее, мы имели время поговорить между собой. Господин Хлебников рассказал мне о месте своего заключения. Описание его совершенно сходствовало с тем, что я прежде слышал от Макарова, а господин Мур уведомил меня, что он содержится точно в такой же каморке, как моя, имея два окна, в которые можно видеть несколько наружных предметов. Мы дожидались более часа.
Наконец в окно ближнего к нам строения назвали меня по имени (капитан Головнин; но японцы фамилию мою произносили почти как Ховарин) и велели ввести. Тогда два караульные солдата, идучи у меня по обеим сторонам, подвели меня к большим воротам и, впустив чрез оные в обширную залу, опять их затворили, а там тотчас меня приняли другие. Здание, в которое я вошел, походило одной половиной своей не столько на залу, сколько на сарай, ибо не имело ни потолка, ни пола. В ближней половине оного к воротам вместо досок на земле насыпаны были мелкие каменья; в другой же половине пол от земли возвышался фута на три, на нем были постланы соломенные, весьма чисто сделанные маты.
Вся же сия зала величиною была сажен восьми или десяти в длину и в ширину, а вышиною футов в восемнадцать и от других комнат отделялась изрядно расписанными подвижными ширмами; окон было два или три с вставленными в них деревянными решетками, а вместо стекол задвигались они бумажными ширмами, сквозь которые проходил тусклый унылый свет. На правой стороне подле возвышенного места в вышину фута четыре от земли во всю стену развешаны были железа для кования преступников, веревки и разные инструменты наказания, других же никаких украшений не было. С первого взгляда на сие здание подумал я, что это должно быть место для пыток, да и всякий на моем месте сделал бы подобное заключение – так вид оного был страшен!
Главный начальник сидел на полу посреди возвышенного места; по сторонам у него немного назади сидели два секретаря, перед коими на полу же лежала бумага и стояли чернильницы; по левую сторону у главного начальника сидел первый по нем чиновник, а по правую – второй, потом на левой и на правой стороне еще по чиновнику. Они сидели в таком положении, как у нас садится президент с членами, только у японцев не было стола и находились они шагах в двух один от другого. Все они сидели на коленах с поджатыми взад ногами, так что ноги лежали плотно на матах, а задняя часть тела касалась до подошв. Одеты они были в обыкновенных своих черных халатах, имея за поясом кинжалы, а большие сабли лежали у каждого из них на левой стороне подле боку. По обеим сторонам возвышенного места на досках, положенных на земле, сидели по часовому без всякого оружия, а переводчик Кумаджеро сидел на том же возвышенном месте подле края оного на правой стороне.
Принявшие меня в зале солдаты подвели меня к возвышенному месту и хотели посадить на каменья, но начальник что-то им сказал, и они оставили меня на ногах против него. Потом таким же образом привели господина Мура и поставили его подле меня на правой стороне. После ввели господина Хлебникова, которого поместили подле Мура (у японцев левая сторона имеет преимущество, как у нас правая, мы везде это замечали у них, а после они и сами то же нам сказывали, но причины сего обычая объяснить не могли). Наконец ввели матросов одного за другим и поставили рядом за нами, а после всех привели Алексея, которого посадили в ряд с нами на правой стороне подле господина Хлебникова, ибо он должен был переводить.
Устроив все таким образом, переводчик сказал нам по приказанию начальника, указав на него, что это главный начальник города. Тогда мы ему поклонились по-своему, а он отвечал небольшим наклонением головы, опустив глаза. После сего, вынув из-за пазухи бумагу, стал он по ней нас спрашивать. Сначала спросил мои чин и фамилию, потом имя, а после отчество. Сей вопрос немало сделал нам затруднения: Алексей, не умея выразить по-русски, спрашивал нас: «Какой хвост у твоего имени?» Надобно знать, что на курильском языке хвост и конец одинаково называются. Мы не могли понять, что он хочет сказать, пока не вошла ему в голову счастливая мысль объяснить вопрос сей примером. Он сказал: «Вот меня зовут Алексей, а еще хвост у имени моего Максимыч, а у тебя какой «ич»?» Впрочем, и во всех других вопросах не без хлопот нам с ним было; частенько мы толковали друг с другом по целому часу и оставались так же, как и прежде, не понимая, что кто говорил.
Ответы мои оба секретаря записали, потом те же вопросы были предложены господам Муру, Хлебникову и всем прочим. Секретари также записывали их ответы. За сим вопросом последовали другие каждому из нас порознь и вопрос за вопросом, а именно: сколько от роду лет, живы ли отец и мать, как зовут отца, есть ли братья, сколько их, женат ли, есть ли дети, из каких мы городов, во сколько дней от наших городов можно доехать до Петербурга, какие наши должности на кораблях в море, что мы делаем, будучи на берегу, и велика ли тогда вверяется нам команда.
На каждый из сих вопросов ответы наши записывали, как и прежде. На ответ наш, из каких мы городов, японцы сделали замечание: почему мы служили на одном корабле, будучи все родом из разных городов? На это ответ наш был, что мы не городам своим служим, а всему отечеству и государю, следовательно, все равно, на одном ли мы корабле ходили или на разных, лишь бы корабль был русский. И сей ответ они не упустили записать. Вопрос их, чем мы командуем или, как Алексей говорил, повелеваем на берегу, наделал нам впоследствии много хлопот и неприятностей. Японцы непременно хотели знать, сколько числом людей у нас бывает в команде, и когда мы объяснили им, что это бывает разное и зависит от обстоятельств, то они спрашивали, каким числом людей мы по чинам своим должны командовать; наконец, чтобы отвязаться от них, принуждены мы были сказать им по сравнению наших чинов с армейскими, что майор командует батальоном, а капитан ротою. Мы думали, что тем дело кончено, но ниже будет сказано, сколько досады они нам сделали по сему случаю.
Потом японцы спрашивали имя нашего судна и хотели знать величину его маховыми саженями и число пушек, в чем мы их удовлетворили, а напоследок начальник сказал нам, что в бытность у них Лаксмана он имел длинную косу и большие волоса на голове, в которые сыпал много муки (пудрился), а у нас волосы острижены, так не переменен ли в России закон? Когда мы сказали им, что уборы головные не входят в наши законы, то японцы засмеялись, немало удивясь, что на это нет общего устава, но и сей ответ наш они также записали.
В заключение они требовали, чтоб мы объяснили им и показали на карте, где мы шли и когда с самого отбытия из Петербурга; карта у них для сего была скопированная с русского академического глобуса, напечатанного при покойной императрице. Показывая им наше плавание, я спросил, где та карта, которую я в Кунашире предложил в подарок тамошнему начальнику, ибо она лучше этой, и путь наш там отчасти назначен, но японцы сказали, что никакой нашей карты к ним не доставлено; коль скоро они ее получат, то покажут нам, а до того и эта годится. Они не только расспрашивали, где мы шли, но хотели знать точное время, в какие месяцы мы какие места проходили и куда когда пришли. Все наши ответы и пояснения они записывали, спросив наперед у переводчиков, точно ли то они переводят, что мы говорим.