Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941
Шрифт:
– «Меня так балуют, будто я рождественский мальчик. Целый день кормят. О. Р. выстирала мне полотенце, Ная вымыла мне голову и сделала салат оливье, Мария Михайловна сварила яйца… Утром открылась дверь, и шофер Толстого принес дрова, яблоки и варенье. Это мне совсем не понравилось. Я не хочу быть обязанной Толстому» [343] ).
(А мне понравилось. Я дала Толстой и Пешковой идею поехать лично приглашать А. А. участвовать в концерте в пользу эвакуированных детей с коварным намерением: чтобы они вошли в конуру А. А., устыдились и предприняли что-нибудь… Так и вышло [344] .)
343
Алексей Николаевич Толстой (1883–1945) занимал в Ташкенте видное общественное положение в качестве депутата Верховного Совета СССР и члена Президиума СП Узбекистана. В начале января 1942 года в Ташкенте
344
Толстая и Пешкова – Людмила Ильинична Толстая (1906–1982), жена А. Н. Толстого, и Надежда Алексеевна Пешкова (Тимоша).
Но почему она так худеет, почему у нее так кружится голова, почему она лежит? Я смертельно боюсь – не tbc ли? Она уверяет, что головокружения эти – результат перемены атмосферического давления… Быть может, она просто изголодалась? Но она уверяет, что питается сейчас лучше, чем в Ленинграде в мирное время, и увы! я признаю, что она имеет резон. Танька варила ей иногда кое-что… [345]
Как бы показать ее врачу? Пока она категорически отказывается.
345
Речь идет о Татьяне Смирновой, ленинградской соседке А. А. О ней см. с. 91, 204 и примеч. на с. 142.
Луговской скоро ушел, Блюмиха тоже. (Блюмиха – ура! – перебралась назад к Железновой. Добрые люди разъяснили ей неуместность вторжения к А. А.). Ная села в ногах постели. Мы пили чай. А. А. показала мне полученную ею бумажку, которая ужасно оскорбила ее. Это было приглашение выступить в лазарете для раненых, написанное в чудовищно-грубой форме: «В случае В/неявки Союз будет рассматривать это как тягчайшее нарушение союзной дисциплины».
– «Нет, нет, я буду говорить с Алимджаном. – Я понимаю, что эта грубая форма относится не только ко мне, но все равно. Я скажу ему так: до сих пор единственным моим огорчением в Ташкенте было то, что меня не приглашали читать раненым. Других товарищей приглашали, а меня нет. Зачем же эта радость должна быть испорчена мне ничем не заслуженной грубостью?»
Для Алимджана, занятого исключительно творческими вопросами, это слишком тонко. Не поймет.
Ная колола орехи подковой, найденной А. А. на Пушкинской, здесь, когда мы однажды возвращались с почты. NN пожаловалась, что милая Любочка к ней не приходит, несмотря на зов.
– «Между вами и всяким человеком всегда стоит благоговение, да?» – сказала Ная, сидя на полу на корточках и разбивая орехи.
Скоро она ушла. NN рассказала мне грустное о Л. [346] – «Хотела вам не говорить, но не удержалась». Чтобы ее немножечко отвлечь, я стала ей рассказывать о записках Ростопчина, которые теперь читаю. О том, что он своими записками вызывает у читателя самое крайнее омерзение к себе [347] . NN сказала:
346
Л. – вероятно, Лев Гумилев.
347
Федор Васильевич Ростопчин (1763–1826), русский государственный деятель, московский генерал-губернатор во время Отечественной войны 1812 года, автор нескольких художественных произведений. Его «Записки» – вероятно, «Записки о 1812 годе», напечатанные через шестьдесят с лишним лет после смерти автора.
– «Да, это, значит, совсем как Любовь Дмитриевна своими. Подумайте: ведь она могла бы на всю жизнь остаться Прекрасной Дамой, Софией Премудрой. Ей для этого нужно было только промолчать. А она написала порнографические записки, которые во всех вызывают омерзение. (Помните: я пришла в Москве навестить Вас после больницы. Вы были, как с креста снятая. И М. Б. пересказывала одно место из этих записок. Мне это мучительно было)… Насколько мудрее поступила Дельмас, не написавшая никаких записок, промолчавшая. Теперь все будут знать ее только как Кармен, «дивный голос твой низкий и странный», как красавицу… А была она толстая женщина, вся в веснушках, приземистая, безвкусная, с черными бусами в волосах; выступала в голубом платье и стоптанных голубых туфлях, в платье, в котором просвечивали ноги; пела плохо, играла бездарно…» [348] .
348
Ахматова говорит о воспоминаниях А. Д. Блок «И быль и небылицы о Блоке и о себе». Отрывки из этих воспоминаний появились в печати уже после смерти Ахматовой. См.: Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. М.: Худож. лит., 1980, с. 134–187. О тех же воспоминаниях – см. с. 201.
А. А. Дельмас (1884–1968), певица, которой посвящен блоковский цикл «Кармен».
Пришли супруги Шток.
А. Фадеев. «Тырмыр» [349] .
12/1 42
349
Тор-мор, – по-узбекски – разгром. В 1940 году узбекский язык, чья письменная традиция идет от арабской графики, переведен был на рельсы русского алфавита.
350
Речь идет о Матвее Петровиче Бронштейне, Александре Иосифовне Любарской, Тамаре Григорьевне Габбе, Зое Моисеевне Задунайской (см.: 20).
М. Я. – возможно, Михаил Яковлевич Розенберг. О нем см. с. 395.
«Горные вершины» – название одной из глав в «Былом и Думах» Герцена. (Глава посвящена Маццини, Ледрю-Роллену и Кошуту. – Часть пятая, глава LII.)
И, конечно, любовь к Люше.
14/1 42 Эти дни я не видела ее толком, а только забегала к ней. Ей лучше, она сегодня вышла на улицу.
Сегодня, забежав к ней днем, я увидела на стенах – облупленных, грязных – зеленую роспись. Оказалось, расписал Городецкий. Вчера вечером его жена, за рюмочкой, рассказывала – по словам О.Шток, очень интересно – о своих встречах с А. А. в молодости. – «Я, по необразованности, молчала», – сказала NN.
Когда О. Р. и Нина Зозуля [351] , убиравшие у нее комнату, вышли, и мы остались одни, NN сказала мне: – «Вчера я начала писать прозу».
351
Нина Ефимовна Зозуля – дочь писателя Ефима Давыдовича Зозули (1891–1941).
Она отправилась обедать, я – по делам. Вечером, часов в шесть, когда я сидела и читала вслух больной Люше, вдруг пришла NN. Она была в сильном волнении – которое папа усугубил, встретив ее в передней сообщением о гибели Шостаковича… [352]
Оказывается, она только что получила на почте, до востребования, три письма из Ленинграда, пересланные ей из Чистополя. Но не в этом дело. Она отправилась на почту срочно, так как встретила на улице какого-то полузнакомого, который сообщил ей тяжелую новость о ком-то из медицинской профессуры.
352
Слух о гибели Шостаковича оказался ложным.
NN просила меня проводить ее к Елене Сергеевне [353] ). Я пошла. По дороге она очень просила помочь ей выбрать стихи для чтения 17-го.
17/1 42 Вчера я прибрела к ней вечером. У нее была О. Р. – У нас несчастье! – так встретила меня О. Р.
NN лежала на кровати, с сердитым и огорченным лицом. Оказывается: вчера вечером у NN сидели А.Эфрос, Городецкая и Штоки. Эфрос посмеялся над Шильдкретом и Слетовым, которые выступают вместе с А. А. (в госпитале) и ей, дескать, не пара [354] .
353
Елена Сергеевна – Булгакова, вдова писателя М. А. Булгакова. О ней см «Записки», т. 2, «За сценой»: 204.
354
Абрам Маркович Эфрос (1888–1954), искусствовед, переводчик. О нем см. также “Записки”, т. 2, с. 148–149. Константин Георгиевич Шильдкрет (1886–1965), писатель, автор исторических романов.
Так как Городецкий тоже выступает с NN – чего Эфрос не знал – то Нимфа пришла в ярость, обозвала его подлецом и негодяем, и умчалась. Очевидно, она сразу помчалась к Шильдкрету, так как сегодня утром Шильдкрет, встретив Эфроса в Союзе, ударил его по физиономии.
NN была огорчена и встревожена, как в самые дурные ленинградские дни. Она очень щепетильно относится всегда к чистоте своего имени и потому так огорчилась. – «И этот несчастный старик, от которого скрывают гибель сына – за что он получил такое оскорбление? Ничего унизительного для Шильдкрета он не сказал, он сказал только, что ему не нравятся его произведения. За что же? Теперь непременно будет товарищеский суд, разбирательство, и меня привлекут как свидетеля. Ведь все это было у меня в доме. Это и есть то, что называется сплетня. Гадость какая. На месте узбеков я бы всех нас выслала. А на своем месте я уеду в какой-нибудь другой город, где нет писателей».