Записки переводчицы, или Петербургская фантазия
Шрифт:
— Понятно. Я бы вас с удовольствием проводил, но стенд не могу оставить.
— Не переживайте, я возьму такси, — сказала я тоном английской королевы, пожелала Саше Иванову творческих успехов, и в этот момент меня резко и бесцеремонно отпихнули от стола.
— Женчина, вы же уже всего купили? Так отойди, пожалуйста, а? Мне тоже надо.
Худенькая, вертлявая смуглая покупательница прижалась плоским животом к столу. Карие горячие глаза внимательно сканировали полки. Маленький черный платочек с золотой ниткой закрывал тугой узел каштановых волос. Изящная головка на длинной шее быстро поворачивалась во все стороны,
— Это что? Хле-е-ебница? Ай красивая! Сколько? Нет-нет, оставь!
Она вытащила пятитысячную и хлопнула на хлебницу.
— Еще три шкатулки надо — средние. Муж работниц хочет поздравить с Новым годом... Подбери одинаковые. Ты деньги-то бери: если что — сдачу дашь... Как — только две? А третья подороже? Ну-ка, покажи... Мне три надо.
Саша доверчиво повернулся спиной, снимая шкатулку.
— Не-е-е, вон, левее давай...
Сорока стояла у него за плечом, она уже проскользнула на территорию стенда — и тут я увидела легкомысленно висящую на спинке стула барсетку, куда убрали мои деньги и где, судя по всему, находилась остальная касса. Плутовка сделала полшага и придвинулась к цели вплотную.
— Саша!
Он обернулся и молниеносно схватил сумочку:
— Ах ты, Лиса Алиса! Здесь же вся наша выручка!
Купюра с хлебницы моментально исчезла. Цыганка уже стояла около балюстрады, потом медленно, даже торжественно открыла свою сумку, которая оказалась совершенно пустой:
— Смотри и запомни: я у тебя ничего не взяла!
— Вчера к соседям две такие же Земфиры приходили! Одна товар хватала, а другая выручку из-под стола тащила... Всё унесли! Даже на проезд денег не оставили... Ваши были? Знаешь их?
— Не знаю никого!
Выглядела она раздосадованной, и когда я двинулась к выходу, преодолевая земное притяжение, Сорока подлетела ко мне и гаркнула, сверкая глазами:
— Что, мама, самая честная, да? Барыгу пожалела?
Меня обожгло горячее дыхание и волна сладкого парфюма накрыла с головой.
— Игрушки любишь, да? Ерунду всякую? Давай я тебе свою подарю: бабушка такие делала — на счастье, на удачу.
Мои ноги почему-то вросли в пол, и я на минуту окаменела, наблюдая, как птичья лапка с алыми коготками сорвала с головы черный платок.
— Смотри, мама, смотри, запоминай! Я тебе сейчас удачу приворожу.
Несколько движений, пара узелков — и уже готов черный заяц, страшный и мерзкий заяц-вуду.
— Лови, мама, подарочек! Лови, дорогая... Ап!
Она швырнула, целясь в лицо, и я, защищаясь, поймала это странное изделие. Заяц был теплый и мягкий, как живой, и омерзительный на ощупь.
— Бросай! Вы же взрослая женщина... Вы что, ничего не понимаете?!
— На удачу, на удачу, мама! Не слушай его...
Саша выпрыгнул из-за прилавка и мчался ко мне на помощь. Руки стали мягкими и непослушными, пальцы как вареные макаронины — и все-таки я напрягла до отказа волю и бросила зайца туда, откуда он пришел.
А потом я побежала прочь. Прочь от Сашиного бубна, и от Сороки-воровки, и от всего этого морока.
Глава 3
С тревогой я посмотрела в окно: оконные прямоугольники уже почернели, народ потихоньку потянулся к дверям. Поудобнее взялась за палки и тоже направилась к выходу. Это мне далось нелегко: рюкзачок с привязанной рыбой тянул назад, лямки врезались в мои худенькие плечи, стремясь превратить в подобие Венеры Милосской. Я поняла, что переоценила силы, все время останавливалась, отдыхала и проклинала свою жадность. «Вот что за странность такая! Если захочется — обязательно надо купить! А то ночью не засну», — причитала я по дороге, хоть и знала, что бесполезно. Не могу смириться с неисполнением желаний: такая родилась, такая и помру.
С трудом приоткрыла тяжелую дверь и сразу получила пригоршню мокрого снега в лицо: на улице веселилась метель. «Ничего страшного! — подбадривала я себя. — Сейчас вызову такси — и все дела». Однако мой мобильник не подавал признаков жизни, и на черный экран красиво опускались снежинки. Да что же это? Телефон новый, аккумулятор с утра был полный. Я упрямо тряхнула головой, предчувствуя беду, и решила голосовать.
Неожиданно из снежной круговерти вышло подвыпившее существо в шинели, треухе и с баяном на плече.
— Подай денюжку, я тебе сыграю...
— У меня нету.
— Врешь, — с ненавистью сказал пьяный музыкант. — У таких, как ты, всегда деньги есть. Я вашего брата вижу насквозь.
Отчасти он был прав: наличка потрачена, но оставалась карта. Я уверенно махнула рукой, и подрулило такси.
— Есть терминал? Карты принимаете?
— А у вас какая?
— У меня «Виза голд», — строго ответила я, привычно распахнула портмоне и растерянно уставилась на карту магазина «О’кей», которая сияла золотой полоской. — Здесь же лежала моя «Виза»! Где она?.. Это цыганка подсунула! Помогите! У меня украли карту!
— Дура, — обиделся шофер. — Сразу видно, мошенница. А выглядишь как культурная женщина!
Машина яростно рванула с места.
— Значит, у тебя и вправду денег нет? — с сочувствием спросил музыкант. — А что есть? Закурить не найдется?
— Пошел вон, урод, — процедила я не разжимая губ.
— Не злись, сестренка! Не пропадем! — вдруг радостно заорал несчастный. — Танцевать ты, конечно, не сможешь, зато будешь петь!
— Извини, я уезжаю.
Я активно шарила в карманах — как я забыла про «Подорожник»? Поеду на автобусе. Увы, проездного тоже не было: я чуть не оторвала карман, но скользкий квадратик исчез бесследно. Это была катастрофа! Мне не дойти до дома с грузом. Я обязательно упаду и опять переломаю ноги! Мимо снова проехало такси, слегка притормозило, а потом скрылось за поворотом. Откуда здесь столько такси? Место, что ли, такое?
— Женчина, машину ловить будешь или тебе не надо? Тогда дай я.
Быстро переступая тонкими ножками на высоких каблучках и щурясь от снега, Сорока-воровка пропрыгала вперед.
— Ой, мама! А я тебя не узнала. Ты чего, машину прошляпила? Может, денег нет? — Она улыбнулась в тридцать три зуба. — Барыга все забрал, да? Хочешь, помогу?
— Оставьте меня в покое! Ты... ты воровка! Сейчас полицию позову!
Мои вопли прозвучали как глас безнадежного отчаяния, последний привет утопленника — жалко и смешно.