Записки психиатра

Богданович Лидия

В данном случае я рассчитывала на главный симптом истерии, а именно на повышенную внушаемость. Расчет оказался правильным.

Я представила себе маленькую, способную, с хорошими задатками девочку, изуродованную бытом, окружением и искренне пожалела эту женщину. Дурная, тяжелая среда привила ей болезнь, и корней этой болезни она теперь не видит. Как много надо делать ей усилий, чтобы обрести здоровье. А ведь это не только возможно, но иначе быть не может.

По моему глубокому убеждению, больную следовало не только лечить, но и перевоспитывать. Эта женщина нуждалась прежде всего в строгом трудовом режиме, к которому была совсем непривычна.

Она нуждалась и в выработке умения контролировать свои поступки, а это должно укреплять нервную систему.

Психиатрические больницы в отличие от других лечебных учреждений широко применяют трудовой метод лечения, так называемую трудовую терапию. По мере надобности врач назначает больному ручной или физический труд, часто связанный с пребыванием на свежем воздухе, или различные виды художественных работ, вызывающие у больного радость творчества.

Как часто родственники моих пациентов высказывали мне недовольство тем, что вместе с лечением одновременно «заставляют больных работать». «Больница лечит только лекарствами», — так думают иные. Забывается основа жизни и благополучия — труд. Кому не известно: праздность, безделье ведут человека к пассивному подчинению себя случайным эмоциям, к безволию, к ослаблению «тормозов», к нерешительности.

Какие бы магические силы нам, врачам, ни приписывали, мы знаем, что первым своим лекарем является сам больной, пламенно желающий стать здоровым.

Вначале больная активно сопротивлялась «варварскому методу лечения», и в этом неразумно помогал ей муж. Только после его отъезда мне кое-что удалось сделать. Ее надо было заставить работать над собой и для себя.

Через неделю она стала ходить. Мы радовались вместе, но недолго. Как-то задержались письма от мужа. Она легла и весь день не вставала с постели, а при моем вопросе знаками показала, что ей свело челюсти, говорить она не может. Уговоры и утешения не помогли. Помогло бы письмо, но его не было.

Тогда я решила использовать не испытанное еще мной средство. В ее присутствии рассказала другой больной очень смешную историю. Моя «мученица» вдруг сделала глубокий вдох, что освободило ее от спазма, и вместе с соседкой громко рассмеялась.

Больной было назначено лечение. Под влиянием малых доз брома, теплых ванн, душей, прогулок на свежем воздухе она стала хорошо спать.

Однако главным в ее лечении должна была явиться трудовая терапия — лечение творческим, осмысленным трудом.

Я начала подыскивать подходящее занятие. Мне припомнилось, с каким сожалением она рассказывала о своих неиспользованных артистических способностях, и я предложила ей организовать среди больных драматический кружок. Она взялась за дело робко, неуверенно. Но постепенно увлеклась, проявила вкус и хорошие организаторские способности. С ее помощью были поставлены два отрывка из пьес Островского. Она переписывала роли, разучивала их с больными, руководила установкой декораций. Ее лицо оживилось, в глазах светилась радость.

Кто бывал на театральных представлениях среди больных психиатрической лечебницы, тот знает, какие это благодарные слушатели, с искренними эмоциями. Когда моя больная играла веселые роли, это вызывало у зрителей бурю восторга.

Жена профессора переродилась. Она ощутила радость творческого труда. Труд и лечение вели ее к здоровью. Она была в хорошем настроении, свободно ходила, припадки прекратились.

Профессор очень интересовался здоровьем жены и присылал много писем и телеграмм.

Трудно передать те слова благодарности, которыми осыпал меня профессор, когда он увозил жену из больницы. И совсем уже не описать тех упреков, полных желчи и горечи, которые он высказал мне в письме через три месяца.

Он потерял последнюю надежду. Жена снова отказывалась ходить.

В моем подробном ответе я напомнила профессору о советах. Он забыл, что нельзя покоряться любому капризу жены, что надо заставлять ее двигаться, работать и, главное, воспитывать себя, делать усилия.

Следующее письмо от него было спокойное, хотя и мрачное. Он писал: «Все-таки, доктор, жена — тяжелобольной, человек, а вы советуете относиться к ней, как к здоровой. Разве это можно? Если бы вы отнеслись к ней, как к больной, она бы давно выздоровела».

Я представила себе эту женщину — «трагический» взгляд ее светлых глаз, эффектную позу «умирающей». И мне припомнилась одна мамаша, написавшая на меня жалобу:

«Я поместила в одну из лучших московских больниц своего единственного сына, для которого готова умереть. Доктор сначала лечил его, а затем заставил работать. Вместо лечения и отдыха, что совершенно необходимо моему мальчику, он растрачивает свою и без того слабую энергию на выпиливание каких-то карнизов. Его даже заставляют вязать салфетки! Во-первых, он — не женщина! Во-вторых, я, мать, протестую против такого лечения!»

Все же верилось, что рано или поздно жена профессора будет здорова. Я попыталась еще раз встретиться с моей бывшей пациенткой, но муж увез ее в другой город.

Барчуки

Одна почтенная мамаша привела ко мне на прием свою семнадцатилетнюю дочь и сквозь слезы объявила: — У Ирочки, видимо, психическая болезнь… Недавно запустила в меня чашкой. Исключили из комсомола. Ведет себя как-то непонятно… А чего ей не хватает?

Я занялась Ирочкой. Выяснила: воспитывается она в условиях, где все к ее услугам. Отец — известный химик — редко видит дочь, но, компенсируя свое отцовское невнимание, приносит ей подарки и оставляет деньги на развлечения. Ирочке никогда ни в чем не отказывали, давали полный простор развитию ее самолюбия, необузданных влечений.

Ира слишком рано проявила интерес к туалетам. У нее, как сказала мне мать, был «тонкий природный вкус» к нарядам. Но мать не замечала одного важного обстоятельства: у ее дочери полностью отсутствовал вкус к труду. Ирочке постоянно требовались накрахмаленные платья, выглаженные ленты, но сама стирать свои наряды она не желала. А родителям и в голову не приходило заставить дочь что-либо для себя сделать, обслуживать себя. Все делалось руками матери, «лишь бы Ирочка не нервничала».

Как и следовало ожидать, в школе девочка столкнулась с коллективом, с необходимостью владеть собой, считаться с чужим мнением. Естественно, что у плохо воспитанной Иры возникли конфликты с учителями и сверстниками.

Дальше в лес — больше дров. Ее начал тяготить школьный режим, требующий постоянной работы над собой. Она стала получать двойки. Мать обвинила школу, учителей: «плохо воспитывают», «слабо учат».

Иру потянуло к внешкольным подругам, к таким, которым матери разрешают поздно приходить домой. Через новых подруг она познакомилась с мальчиками. Наконец, перестала посещать школу. Однажды ее не пустили на вечеринку. С ней сделался нервный припадок, и она бросила в мать чашкой. Нередки стали у нее истерики, слезы.