Записки сахалинского таёжника
Шрифт:
Кто мог знать, что Дик пойдёт на такой шаг, крокодил ушастый в крапинку! Пёс умный, умней всех бригадных собак вместе взятых. Продуманный пёс, имеет чуть ли не логическое мышление, особенно, на счет где бы как бы что бы схарчить.
Когда пришли на зимовьё, — возле кострища валялось пустое ведро из-под бульона. Совершенно чистое ведро! — Ни одна экспертиза не докажет, что в ведре был мясной бульон. Собачатина долго варится, на стенках ведра образуется сильная накипь, — чтоб отмыть ведро, его нужно замочить. Крышка тоже чистая. Дик моет за собой посуду на пять с плюсом и без всякого замачивания!..
Из пихтового подроста доносится хруст. Туда бросали запчасти от «барана» — голову, рога, копыта и требуху! Парниша ради интереса сходил, посмотрел, чем это Дик так аппетитно хрустит. — Уже нет никаких запчастей от «барана»! Дик голову догрызает. И так на парнишу посмотрел, — мол, лучше уйди от греха подальше.
— Ладно, припомню! Я тебе, собака дикая, устрою светлое будущие. Ты у меня за всё ответишь! — пообещал Тимоха. А Дик слушает да ест.
Это же надо — выдуть почти полное двенадцатилитровое ведро бульона, сожрать весь ливер, лапы, хвост и голову! Куда всё влезло? А ещё голубая кровь, москвич, родословная!..
Самое интересное было под вечер, в сумерках.
Горит костёр, ужин варится. Если варить на печке, в зимовье потолок поднимется от жары. Когда жарко, сон плохой. Дик постоянно греется возле печки, возле костра. Зима, лето — ему без разницы, всё равно греется.
Курцхаар подошёл поближе к костру, сел в сторонке. Он Тимоху знает: лучше ему не мешать, — кто мешает, того бьют. Тимоха варит ведро супа (он здесь за завхоза, а также выполняет функции шеф-повара), бахнул в ведро две банки тушенки. Дело подходит к завершению процесса, запах от ведра вкусный пошёл.
Дик пересел ближе к костру, задние лапы расставил. Пузо — как будто щениться собрался слонёнком! Вот это брюхо! Курцхаару тепло, хорошо. Наконец-то, свершилось: утробу забил! А тут ещё запах вкусный из ведра идёт. Вот бы сожрать, — размечтался пёс. Глазки прикрыл, пустил две длиннющие слюны, почти что до земли.
Глядя на собаку, народ чуть со смеху не помер! — Ну, точно волк из мультфильма, где пёс волка накормил под свадебным столом, а волку петь захотелось. «Сейчас спою!».
— Дик, ну-ка спой! — попросил Тимоха собаку, давясь от смеха. — Спой, светик, не стыдись!
Дик пошевелил своим обрубком в знак того, что слышит. Но петь отказался. А ведь в ведре собакам варят, — думает пёс. Наверное, все-таки нам варят, — люди себе обычно в кастрюле варят.
Курцхаар стерёг ведро до последнего, пока ужинать не сели.
Пёс следом за ведром зашёл в избу. Улёгся на узких нарах, которые напротив печки. Пёс улёгся на своём персональном месте. Но охотников в этот раз пятеро, и было решено, что пока на диковом месте будет спать Витёк.
— Всё, Витёк, ты сегодня на полу спишь, твоё место занято, — жуя, сквозь смех проговорил Николай.
Витёк посмотрел на свое спальное место. А там Дик устроился на его новом спальном мешке и косится на стол: вдруг что перепадёт?..
Сейчас тебе, собака дикая, точно перепадёт. Так перепадёт, что сразу отелишься!
— Ну-ка, ты, такой-сякой, пошёл отсюда!
Курцхаар пулей выскочил на улицу. Если бы Витёк сказал именно так, — Дик бы и ухом не повёл. Но Витёк разбавил фразу сильным матом, где-то один к трём. — Надеюсь, понятна пропорция? Слово цензурное — три нецензурных. И так до окончания фразы. Витёк даже Дику адрес сказал, куда идти. Собаки почему-то матерные команды понимают моментально. Не только собаки, — и гомо сапиенс лучше понимает матерные команды!..
Тринадцатое ноября девяностого года. Ключ Соха. Новое зимовье.
Два охотника сидят за столом, завтракают змеиным супчиком. Нет, нет, — в этом районе змей мало, даже на супчик не набрать! Васёк так называет суп, сваренный с беличьих лапок. Ещё лучше! Белка не только пушной зверёк, белка — вкусный зверёк, хотя и не жирный. «Змеиный супчик» — блюдо для диетиков, малокалорийная похлебка. Вкусна!
Тимоха читал книгу «Тайга, озеро Байкал», там есть рассказ о белковании. Буряты белкуют — белку промышляют. Охотятся артелями, в бригадах по десять и более человек.
Зимовья — большие бараки, харч общий. Каждый день в порядке очереди на зимовье остается кашеварить один охотник.
Лапки от добытых белок каждый охотник жарит-варит отдельно, только для себя. Наверное, это какой-нибудь ритуал или поверье, рожденное в глубине веков и дошедшее до наших дней. Скорей всего, поверье заключается в том, что, если охотник даст покушать добытые им беличьи лапки другому человеку, то у охотника при белковании больше не будит удачи, фарта…
— Куда Тимоха сегодня пойдёшь?
— Да наверное, по кругу на Десну побегу.
— Заскочи на Уртай, посмотри — может, в балагане что хорошее есть. Медвежку посмотри, можно ли в будке жить.
— Ну, если что хорошее на Уртае будет, — само собой, я заберу. На Медвежку, Васёк, нужно печку ставить.
— На устье Десны печка лежит?
— А куда она денется? Толку-то, с той печки! — дверки нету.
— Придумаем что-нибудь, с жести сделаем. Нужно и Медвежку в дело запускать. Там ельник большой, соболь есть.
— Васёк, я Мурку тебе оставлю?
— Оставляй, её хоть кормить не надо. Я завтра тоже на Десну пойду, через перевал. Капканы поверю. А ты завтра с утра давай-ка на Литовскую шуруй, — там должно что-то быть: на трёхкилометровом участке воткнули три десятка капканов. Соболю на Литовской деваться некуда — только в капкан.
Побежал вниз по Сохе. Сегодня ночью морозец слегка придавил. В рюкзаке — топор, чайные дела; на плече — винтовка «Белка»; собака Белка где-то по лесу бегает. Не видно собаки, как обычно, как и должно быть: собака прибежит, проверит — хозяин жив-здоров? — снова убежит.