Записки секретаря военного трибунала.
Шрифт:
Членовредительство
Часть из стремившихся сохранить свою жизнь шла по пути нанесения себе телесных повреждений, которые бы перевели их в состав раненых с последующей эвакуацией в тыл. Чаще всего практиковались «самострелы». Солдат сам стрелял себе в руку или по его просьбе выстрел производил другой боец. Иногда доверявшие друг другу бойцы обменивались выстрелами. «Самострелы» были частым явлением в пехотных частях, сформированных даже из русских, украинцев, белоруссов, но в соединениях, сформированных из азербайджанцев, армян, узбеков, «самострелы» носили каждодневный и массовый характер. Особо частым являением «самострелы» стали летом 1942 года при отступлении Красной армии по всему Южному фронту.
Следователи
Элементарная криминалистическая экспертиза внешнего вида раны устанавливала, что выстрел произведен с близкого расстояния, а не противником. Об этом свидетельствовали следы копоти и порошинки по краям раны. Членовредители быстро разоблачались. Тогда они стали применять простую уловку. Руку, в которую собирались произвести выстрел, обматывали тряпками, и выстрел производили через тряпки. Следы копоти и порошинки оставались на тряпках, а их выбрасывали. Военные следователи иногда находили эти тряпки, и они были косвенными уликами. Многие членовредители стали поступать совсем по-другому, пошли по пути «голосования». Боец высовывал руку из окопа и ждал выстрела со стороны противника. Такого членовредителя разоблачить было сложнее, если не было свидетелей его «голосования», готовых дать показания по этому поводу. Многие членовредители отрубали себе топором один или несколько пальцев. Каждое такое трибунальское дело было психологической загадкой. Человек вроде из трусости шел на совершение действий, которые требовали определенного мужества. Помнится дело по обвинению в членовредительстве одного сибиряка. Он отрубил себе топором сначала один палец. Ему показалось мало. Тут же он отрубил последовательно один за другим еще два пальца.
Статья 193 12Уголовного кодекса РСФСР в редакции 1926 года, действовавшая во время Второй мировой войны, гласила: «а) Уклонение военнослужащего от несения обязанностей военной службы путем причинения себе какого-либо повреждения или путем симуляции болезни, подлога документов или иного обмана — карается лишением свободы на срок до пяти лет; б) то же преступление при наличии отягчающих обстоятельств карается лишением свободы на срок не ниже трех лет; в) то же преступление, совершенное в военное время или в боевой обстановке, карается высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества».
Мне довелось участвовать в рассмотрении сотен дел о членовредительстве, и как правило по ним выносился смертный приговор. Часто Военный трибунал и не мог вынести другого приговора. Уголовный кодекс предусматривал в военное время или в боевой обстановке только одно наказание — расстрел. Правда, можно было применить статью 51 этого же уголовного кодекса о переходе к другой, менее тяжкой мере наказания, т. е. к лишению свободы. Но этого нельзя было сделать обычно по двум причинам: не было связи с тылом и некуда было посылать осужденного для отбытия лишения свободы; нельзя было присуждать к лишению свободы и потому, что это означало, что членовредитель добился своего. Его отправляют в тыл, жизнь его сохранена. Это было бы поощрением для других потенциальных членовредителей.
Нельзя было часто применять и примечание 2 к статье 28 Уголовного кодекса в редакции 1926 года, позволяющее отсрочить исполнение приговора до окончания военных действий с направлением осужденного на фронт, ибо членовредитель становился непригоден для дальнейшего несения военной службы. Поэтому членовредителя ждал расстрел, чаще всего перед строем товарищей по оружию. Командованию казалось, что такие показательные расстрелы приведут к сокращению членовредительства.
Расстрелы членовредителей ширились, но ширилось и число «самострелов» и по-прежнему топорами рубили себе пальцы. Смертные приговоры их не останавливали. Тысячи солдат пытались спасти свою жизнь таким путем, ибо «членовредители» всегда надеялись избежать разоблачения и трибунальского
Фабрикация политических обвинений
Военные трибуналы на фронте и в прифронтовых городах и селах рассматривали много дел, которые по существу носили политический характер.
Многие из этих дел содержали справедливые, а не сфабрикованные обвинения. На фронте это были, например, дела о лицах, пытавшихся перейти на сторону противника. В освобожденных от немецкой оккупации городах и селах это были дела о лицах, вступивших на путь сотрудничества с оккупантами, дела по обвинению старост, бургомистров, полицейских, жандармов. Но наряду с этими делами, когда военные трибуналы осуществляли карательную, но справедливую роль, в военные трибуналы поступало много дел, в которых политические обвинения были сфабрикованы.
На фронте такие дела фабриковались особыми отделами, органами фронтовой контрразведки «СМЕРШ». При фабрикации таких дел особисты и смершевцы следовали традициям следователей, подвизавшихся в 1937 и 1938 годах.
Наиболее частым обвинением было обвинение в восхвалении на фронте немецкой военной техники, что расценивалось как пораженческие настроения и антисоветская агитация. Эти действия квалифицировались по статье 58–10 Уголовного кодекса РСФСР в редакции 1926 года. Она предусматривала пропаганду или агитацию, содержащую призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение, изготовление или хранение литературы того же содержания. В военной обстановке или в местностях, объявленных на военном положении, наказанием по этой статье был расстрел и лишь при смягчающих обстоятельствах — лишение свободы.
Среди солдат и офицеров на фронте часто велись разговоры о высоком качестве немецких самолетов-разведчиков типа «фоке-вульф». Их обычно называли «рама». После того как над позициями наших войск пролетала «рама» и фиксировала их расположение, в воздухе появлялись немецкие самолеты-штурмовики, истребители и бомбардировщики. В советской авиации самолета, подобного «фоке-вульф», тогда не было, и вообще превосходство немецкой авиации в 1941 и 1942 годах было очевидным. Велись разговоры и о превосходстве немецких танков типа «тигр», о том, что в наших войсках не было в начальный период войны автоматов, не хватало винтовок, что появившееся на вооружении армии противотанковое ружье весьма громоздкое и тяжелое, неудобное в обращении.
Все эти разговоры велись солдатами и офицерами, обеспокоенными поражениями советской армии. В большинстве случаев не было никакого антисоветского умысла. Квалификация этих разговоров как антисоветской агитации осуществлялась фронтовыми особистами и смершевцами лишь для того, чтобы продемонстрировать перед начальством активность и бдительность. Когда такие дела попадали в военные трибуналы, то и там справедливого разрешения их ожидать было трудно, оправдательные приговоры были чрезвычайно редки; члены военных трибуналов либо боялись не угодить особому отделу или отделу «СМЕРШ», либо хотели показать свою непримиримость в борьбе с «антисоветчиками». В результате гибли честные люди и среди них были такие, что и вовсе не высказывались о немецкой технике: такие высказывания им приписывали доносчики, сотрудничавшие с особистами или смершевцами и выполнявшие их грязные поручения. Они и выступали свидетелями по этим делам при их рассмотрении в военных трибуналах.
В прифронтовых городах и селах в военных трибуналах было полно дел о лицах, сотрудничавших с оккупантами и действительно виновных в карательной деятельности. Но среди этих дел попадались и дела, по которым политические обвинения были сфабрикованы. Иногда такие дела фабриковались местными следственными органами, входившими в Министерство внутренних дел СССР; иногда армейскими особыми отделами и отделами «СМЕРШ», которые не только в войсках, но и в прифронтовых населенных пунктах чувствовали себя полными хозяевами.