Записки уголовного барда
Шрифт:
— А Дюжев, бля буду, — лучшая Терешкова на всем Ивделе!.. бля буду!
— Не-е... У него дупло широкое — в ракету не пролезет!
— Да ему эту ракету нужно в дупло забить и запускать! А-га-га-га!..
При повороте с плаца на лежневку на углу стоял Панков, дымя сигаретой и оглядывая проходящих.
Он узнал меня, возвышающегося над толпой, и чуть заметно кивнул в знак приветствия. Потом, будто спохватившись, крикнул вслед:
— Ну, что, Новик, как устроился? Все нормально?
— Лучше не бывает, гражданин
— Пиздишь, конечно. Но слышать приятно, ха-ха!
Остаток вечера прошел в обычных хлопотах. Прокричали
отбой, в красном уголке погасили телевизор — завтра на работу. Завтра еще один день от срока — долой. Я, лежа, писал письмо. Закончил, вложил в конверт и, не заклеивая крыла, захлопнул между страницами. Книга была — рассказы О'Генри. Ее мне любезно, на просьбу почитать что-нибудь повеселее, дал Мустафа.
Проснулся я от резкого толчка в плечо.
— Подъем, подъем... Новиков, подъем...
Шнырь Дима бегал по проходу и выборочно толкал спящих, называя фамилии:
— Собинов, подъем...
Я поднял голову. На меня с соседнего шконаря сонно глядел Собинов.
— Куда подъем? Что, утро уже? — ворчал он.
— Сколько времени? — спросил я его. — Что за новости?
Шнырь торопливо будил мужиков:
— Ночное звено!., вставай... вставай!
— На погрузку... Опять, бля, на погрузку вагонов, — процедил кто-то из глубины барака.
Народ начал копошиться, собираться на работу.
Мы с Толей вышли, закурили. Времени был третий час ночи.
— Ну вот, блядь, началось. Вагоны по ночам грузить, — мрачно бубнил он. — Ни поспать, ни пожрать... Слушай, а какое право они имеют на работу ночью выгонять? Я же спал всего два часа? — обратился он к кому-то из курящих рядом.
— А здесь это по хую! Здесь день и ночь не различают. Чтоб спать только ночью, а работать только днем — не канает.
Мы стояли в стороне и гадали, по какой такой причине мы выходим не утром со всей бригадой, а звеном в два десятка человек, глубокой ночью, да еще на погрузку.
Ко мне подошел чернявый смуглый парень, протянул руку и с непонятным легким акцентом представился:
— Познакомимся... Меня Славка зовут. Не удивляйся, что немного с акцентом говорю — я болгарин. Нас тут несколько человек по одному делу.
Славка сразу чем-то мне понравился. От него веяло спокойствием, правдивостью и мужеством.
— Пойдем в сторонку, а то тут одни уши, — тихо сказал он.
Мы пошли к калитке.
— Это Грибанов, скорее всего, приказал тебя прессануть. Ты, говорят, с ним с первого дня поцапался?
— А ты откуда знаешь?
— Здесь все долетает вмиг: один сказал, другой — передал... Через пять минут вся зона знает.
— А ты здесь давно?
— Уже больше года. До этого на разделке работал. А тут на свиданку родственники приезжали. Посылку получил. А грев завез не через Захара,
— А с какими блядями не поделился?
Славка так искренне удивился, что даже встал как вкопанный.
— Как с какими? С Захаром, с Лысым, с Петрухой... Это, Александр, не простые ребята. Еще увидишь, что это за люди. А меня сейчас будут морить, пока денег не принесу или половину жратвы не отдам. Хуй им! Меня морить бесполезно — с работой я справляюсь. Просто сейчас загнали на погрузку, чтоб все видели: вот, смотрите, у Керина свиданка была недавно, а сразу после нее — на вагоны. Делайте выводы.
Он закурил еще одну сигарету и продолжил:
— А бывает наоборот. Работает человек на разделке, на срывке дров, например, вдруг — свиданка. Вышел с нее, проходит день-другой, а на третий уже или инструментальщиком в этой же бригаде, или кочегаром. Короче, почти не работает и в тепле. Но это ненадолго. Месяц-два покайфует — и опять на разделку. Захар долго в тепле никого не держит. Потом начинают люди подходить, будто невзначай советовать. Мол, так и так, перевод из дома проси выслать. Адрес вольного человека из поселка дадим. Получит, себе чуток заберет, остальное занесет. А лучше через Захара сделай. Сам понимаешь, все до тебя не дойдет, зато опять в тепле сидеть будешь. В общем, Александр, эти бляди тут неплохо кормятся.
Меня удивили его прямота и смелость. Долети его слова до Захара, пришлось бы ему несладко. Славка будто уловил мои мысли:
— Я их не боюсь. Будут прессовать, будет невмоготу — возьму сучкоруб и завалю. Мне по хуй! Я никогда головы не гнул и никогда ни на кого не надеялся, кроме себя самого. Они все — твари. Я-то никого не убивал. Не грабил. Я лес на воле пилил. У нас бригада была вся из болгар. Пилили, разделывали, на юг отправляли. Это под Алапаевском было — город такой рядом со Свердловском, знаешь? А нам хищение впаяли, 93 прим., в особо крупных размерах. Мне девять лет дали. Остальным по десять да пятнадцать. Сейчас по очереди кассатки пишем, но пока — глухо. Посмотрим, как дальше будет... Ты знаешь, за что Захар сидит?
— Ну, что-то слышал... — уклончиво ответил я.
— Девочку пятилетнюю изнасиловал и в пустой колодец бросил. Все, кто вокруг Захара, — твари. Поэтому — мне по хую. Они, кстати, это чувствуют. Прессуют до определенного предела, а там опять отступаются. Но я им ни копейки, ни куска не давал и давать никогда не буду. И ты не давай. Один раз дашь — весь срок тянуть будут. Из-под пресса вылезать не будешь. Они же думают, что у тебя миллионы. Видишь, сразу подтянули: «Санек, попей чайку с нами, поешь с нами...» Будь осторожней, Александр.