Запомни меня навсегда
Шрифт:
Пегги берет трубку. Я смотрю на море и бодрым голосом довожу до ее сведения, что Галлз на месте. Да и я тоже, добавляю я. Такое чувство, что ее кухня в Клэпхеме, увешанная детскими рисунками, уставленная грязной посудой, находится очень далеко. Сестра не смогла навестить маму. «Сама знаешь, какие у меня выходные», – поясняет Пегги. Она готовит воскресный обед, ее пятилетний сын помогает. «Нет-нет-нет, – повторяет она. – Осторожнее, Алфи! Извини, Лиззи. Ты как, не слишком грустишь? Осторожнее! Горячо!» Зака всегда раздражало, что материнство Пегги распространяется
Я встаю. Нужно дойти до магазина и кое-что купить, потом договориться о встрече с агентом по недвижимости. Дел немного. Я вполне с ними справлюсь. Обхожу последний уступ и вижу внизу деревню, вытянувшуюся полукругом вдоль бухты, полоска пляжа усыпана камнями. Сейчас отлив, море плещется вдали. Серферы в черных неопреновых костюмах уныло сидят на желтых досках. Дети носятся по берегу, взрослые неспешно прогуливаются, некоторые с собаками. Там же стоит фургон «Оседлай волну! Серфинг от Гарри», хотя волн нет и в помине.
Зак любил это место. Вообще-то он вырос на другом побережье, в деревушке на острове Уайт. В юности он познакомился с девушкой, которая жила здесь в загородном доме, и благодаря ей неплохо узнал Галлз. Когда умерла мать, он продал ее дом и вложил деньги в здешнюю недвижимость. Зак думал, что порвал с прошлым, хотя, на мой взгляд, он вернулся к тому же, от чего хотел уйти: маленький замкнутый мирок среднего класса, к которому привык с детства. Как говорится, линялые красные штаны, столь любимые городской аристократией, во всем своем блеске. Сменил одну привилегированную приморскую общину на другую.
Некоторые называют Брайтон «Лондоном у моря» или «Южной столицей». Забавно, какая убогая фантазия у богатых и как все они ездят на отдых в одни и те же места. У родителей многих моих учеников либо загородные дома, либо родственники в Брайтоне. В то лето с Заком я постоянно сталкивалась со знакомыми. Мне было крайне неуютно и ужасно неловко. У них на лицах читалось: что здесь забыла эта чудаковатая библиотекарша? Во время таких встреч мои руки безвольно свисали вдоль тела, голос дрожал. С замиранием сердца гадаю, встречу ли кого-нибудь сейчас.
Прикрепляю поводок к ошейнику Говарда, выхожу на дорожку, ведущую к парковке. С горы течет речушка, скрывается под мостом и выбегает на пляж, растекаясь серебром по песку. На скалистом берегу в траве запутались пластиковые пакеты, валяется перевернутая тележка из супермаркета. Трое мальчишек, побросав велосипеды, швыряют в нее камешки. Местные? Я перехожу мостик, направляюсь к выстроившимся в ряд магазинам. Возле «Спара» топчутся две мамочки с кучей детишек. Отдыхающих видно сразу, они одеты в лыжные куртки из гусиного пуха с меховой оторочкой. Местные ребятишки на великах – в одних футболках. Женщины читают потрепанное объявление на двери магазина: пропал человек.
– Господи, представляешь, каково это? – потрясенно шепчет та, что выше ростом. – Жить и не знать, что с ним случилось! Искать его повсюду…
– Немыслимо! – восклицает вторая. Она кладет руки на плечи маленького мальчика, который пытается пролезть под штендер с рекламой мороженого «Уоллз», и тихо спрашивает: – Думаешь, он погиб?
Я собиралась кое-что купить, но женщины загораживают вход. Я отворачиваюсь и делаю вид, что любуюсь пейзажем. Рядом магазинчик для серферов, над ним кафе-бар. Поддавшись минутному порыву, я поднимаюсь по ступенькам, Говард взбирается следом.
На балконе пока слишком холодно. Белые пластиковые стулья составлены в стопку, полосатые зонтики сложены. Толкаю дверь, вхожу в шумный зал. В основном здесь собрались люди семейные, сидят маленькими и большими группками, некоторые столики сдвинуты. Помещение просторное, без перегородок, небесно-голубые стены, выбеленное дерево, фигурки чаек на палочках – тот самый типично морской декор, от которого Зака тошнило. Пахнет пивом и прогорклым маслом. Дети пьют горячий шоколад. Заливается плачем младенец.
Я сажусь в баре спиной к залу и заказываю кофе. Надо бы поесть, только не хочется. Молоденькая официантка приносит миску воды для Говарда и опускается на корточки, чтобы его погладить. Она из Литвы, поясняет девушка, родители живут на ферме и держат много собак. Во время беседы она склоняет голову набок, на бледном измученном лице непередаваемое выражение. Так иногда смотрят школьники – одновременно искренние и ранимые. Ее хочется обнять. Мы разговариваем недолго, потому что появляется владелец кафе, официантка хватает стопку меню и бежит сломя голову.
Пытаюсь вспомнить, как зовут владельца. Кумон? Имя странное. Когда Зак приезжал сюда писать, они общались, пили виски, играли в покер.
Заметил меня. Проводит руками по седеющим кудрям, непроизвольно поправляет бледно-голубой свитер. Мы оба не прочь притвориться, что не увидели друг друга, но уже поздно. В его глазах поволока, за которой он пытается скрыть панику. За последний год мне часто приходилось видеть этот взгляд. Я улыбаюсь, потому что хотя люди ждут от меня печали, от улыбки им становится легче.
– Детка! – Он склоняется на барную стойку, почесывая эспаньолку. Вряд ли он помнит, как меня зовут. – Как жизнь? Как сама?
– Хорошо.
Он смотрит на меня и слабо кивает головой.
– Кулон! – окликают его новые посетители.
Раздаются громкие голоса, входит большая компания. Я бросаю взгляд через плечо и быстро отворачиваюсь. Алан Мерфи, член парламента. Его жена Виктория – подруга юности Зака, с которой он проводил лето в Брайтоне. Кажется, они живут в Винчестере, здесь у них загородный дом. Он – восходящая звезда партии консерваторов, она – экономист-аналитик, тоже личность известная. Местные знаменитости, причем не из последних – по их собственному мнению. Зак терпеть не мог Мерфи, поэтому перестал общаться с Викторией; впрочем, однажды мы столкнулись с ними на прогулке по мысу Требетерик. Хотя Зак меня представил, вряд ли Мерфи вспомнит.