Заповедник, где обитает смерть
Шрифт:
Официант разлил по бокалам шампанское.
– Мне не наливайте, – попросил Филатов.
Пили только Эмма и Волошин, а Вера лишь подняла свой бокал и чокнулась с ними, потом поставила его на стол:
– Я не пью.
– Напрасно, – усмехнулась Эмма, – у всякой женщины всего три радости в жизни: хороший гардероб, драгоценности и шампанское. Если две первые не всякая женщина может себе позволить, то уж третью…
– Я думала, счастье – это муж, семья, любимая работа и здоровье близких.
– Вы очень наивны, – покосилась на нее Эмма и, обернувшись к Ивану,
– Пойдем потанцуем.
Ванька резво вскочил, как та самая игрушка – его тезка, и, осмелев уже окончательно, повел свою ненаглядную к танцевальному кругу, поддерживая за талию. Волошину было неловко оттого, что Эмма пытается выставить Веру совершеннейшей дурочкой. Для того чтобы как-то сгладить ситуацию, он предложил:
– Может, и мы тоже?
Она не стала отказываться, не сказала вообще ничего, просто поднялась и пошла рядом с Алексеем, который держал ее под локоть и испытывал странное чувство удивления и почти нежного сострадания. Локоток был худенький и острый. То же самое чувство возникало на школьных вечеринках, когда приходилось танцевать с одноклассницами. Но тогда ко всему еще примешивалась тоска сладостного ожидания чего-то запретного и таинственного. В те годы поцелуи на диванчике в углу полутемной комнаты казались верхом блаженства. Или почти. Все тогда было внове, но сейчас-то ему ничего не надо – просто танец из вежливости, ничего больше. Они топтались в центре зала, в сутолоке, на небольшом круге для танцев, Алексей молчал, а сам если бы и пытался что-либо сказать своей партнерше, то она вряд ли его услышала – здесь музыка звучала особенно громко. Зато Филатов что-то орал в ухо Эмме, и та покачивала головой, соглашаясь.
«Интересно, что он вкручивает?» – подумал Волошин.
Вскоре все вчетвером вернулись к столу. Алексей наполнил свой бокал и бокал Эммы, а Иван с таким вожделением следил за его рукой, что Волошин не выдержал.
– Сто граммов, не больше, – сказал он и хотел было уже налить другу, но его опередила Вера:
– Возьмите мой бокал, я к нему не притрагивалась.
Филатов обрадовался и даже тост произнес. Короткий, но с почти философским смыслом:
– За то, чтобы все игры заканчивались благополучно!
При этом он внимательно посмотрел на Эмму, со значением, прямо в глаза, причем задержал свой взгляд и чуть-чуть приподнял бокал – дескать, думайте что хотите, но мои ухаживания не игра, а нечто очень серьезное. В голубеньких глазках Ивана блестела решимость и отраженный свет стеклянных свечей висящего на стене электрического бра.
К столу подошел официант. За его спиной стоял человек лет сорока в велюровом пиджаке.
– Простите, – обратился ко всем сразу официант, – у вас два места свободных: не будете против, если я подсажу к вам одного посетителя?
– Я ненадолго, – произнес человек в английском пиджаке. – Только поужинаю и сразу уйду. Не хотел мешать вашей компании, но других мест в зале просто нет.
Лицо его внушало доверие, подбородок был волевым, да и взгляд приветливый.
– Я не против, – улыбнулась Вера.
Их новый сосед сделал заказ.
– А для начала сто граммов водочки, – попросил гурман официанта. – У вас есть «Охотничья» с перчиком?
– Есть «Старка», – склонился в поклоне официант.
– Несите и заодно прихватите пару ломтиков селедки в горчичном соусе.
Похоже, этот человек умел есть. Даже Вера прослушала его заказ с некоторым интересом.
– Утром из Москвы вернулся, – словно извиняясь, произнес человек, – весь день делами занимался, поесть было некогда, а сейчас домой зашел и вспомнил, что голоден.
– Вы где-то рядом живете? – поинтересовалась Эмма.
– Недалеко, – кивнул головой сосед и тут же представился: – Меня зовут Николай Сергеевич.
Каждый назвал себя, тут как раз принесли водку и селедку на тарелочке.
– За знакомство и за ваше здоровье, – произнес Николай Сергеевич и залпом выпил.
Он оказался интересным собеседником, и то, о чем он говорил, казалось значительным, как будто новый знакомый сообщал сведения, известные лишь ему одному или весьма узкому кругу лиц – из числа самых-самых.
– Россия – совершенно особенная страна. Не все, конечно, у нас хорошо, но за границей еще хуже. Все эти чопорные иностранцы носом крутят: какие, мол, у русских хмурые лица. А сами! Пару недель назад в Стокгольме зашли с приятелем в ресторан «Калитка». Был вечер, а в зале народу почти нет – десятка полтора шведов скучают. Балалайки бренчат тоскливо. Мы по рюмочке, по второй; салатики, соляночку, расстегайчики, блины с черной икрой. Шведы кривятся, а мы музыкантам пару тысяч евро отстегнули – сразу цыгане откуда-то появились, и понеслось. «Мохнатый шмель на душистый хмель…» Через час шведы со шведками вприсядку плясали. А вы говорите.
Николай Сергеевич был и в самом деле бывалым человеком.
– В Мексике, в Акапулько, сижу в обычном уличном баре, а в соседнем музыканты уже в сотый раз воют свое «Бе са мэ мучо». Не выдержал, пошел туда с требованием прекратить это безобразие. Вижу: сидит за столиком того бара мужчина в белом костюме и грустит. Перед ним уже бутылки три пустые из-под текилы стоят. Официант пытается убрать. А он почему-то не дает. Сразу понял, что это наш соотечественник.
– Может, сменим пластинку? – спрашиваю того в белом костюме.
– Не надо, – отвечает, – пытаюсь текст запомнить, а слова на мексиканском языке фиг выучишь.
Писателем оказался.
– Что хоть написали? – спрашиваю.
– «Живой труп», – говорит. – Нет, «Живой труп» кто-то другой уже написал, а по жизни живой труп – это я сам. Труп не труп, но опубликовал пару десятков книг – муру всякую, самому стыдно. От дочки книгу прячу – ей еще шестнадцати нет.
Вот такой человек оказался.
Николай Сергеевич посмотрел на Волошина, а потом перевел взгляд на Веру.