Запоздалые истины
Шрифт:
Она не ответила — неспешно достала из кармана халата пачку сигарет и закурила, пустив нахальный дым в его сторону.
— Убедительно, — восхитился инспектор. — Но и спиртным откуда-то тянет.
Все так же молча она встала, вальяжно подошла к столу, взяла бутылку, налила полный фужер, медленно выпила и вернулась на свой стул.
— Неплохой этюдик, — согласился инспектор. — А вы спите в брюках?
— Нынче такая мода, спать в шелковых брючках.
Он не возразил: черт его знает, эта мода бежит скорее всех
На полу лежал какой-то тонкий коврик — инспектор воззрился на него.
— Может, чайку попьете? — вдруг елейно спросила хозяйка.
Это с чего же? Чтобы отвлечь от коврика?
— С чем, Клавдия Ивановна?
— А с чем вы любите?
Он заметил тоненькое вздутие, которое шло от стены до середины комнаты, будто под ковром бежала бесконечная змейка или пролегла веревка.
— Я люблю с ромом.
— Рому нет, — хихикнула она, — но подобное отыщем.
— Что за подобное? — инспектор встал.
— Скажем, пшеничной водочки...
Она тоже вскочила с радостью освобожденной птицы и посеменила впереди, увлекая его на кухню. Инспектор дошел с ней до порога, до края ковра, и, нагнувшись, схватил вдруг его и стремительно завернул, оголив половину крашеного пола.
— Без прокурора не имеете права!
— Без санкции прокурора не имею права обыскивать, но преследовать уголовного преступника могу и без санкции.
От стены до середины комнаты тянулся электрический провод и пропадал, нырнув под половицы. Рядом было плоское кольцо. Инспектор взялся за него и открыл крышку подпола — на него пахнуло тьмой, влажной землей и застойным алкоголем.
— Николай Николаевич, включите лампочку!
Подпол осветился. Инспектор присел, уперся руками в края и спрыгнул в середину яркого круга...
На березовой чурке сидел худой мужчина с запавшими глазами. Белая рубашка, темный костюм и полосатый галстук казались в этом подземелье неуместными, как смокинг в пещере. Прилизанные волосы лежали на голове сырой глиной. Лишь рыжеватая щетина говорила о его положении. Он глядел в земляной пол равнодушно, даже не подняв головы.
Инспектор осмотрелся...
Подпол, метров пять площадью, был обшит досками и, видимо, предназначался для картошки. Голая лампочка горела в углу раскаленно. На столике, сооруженном из пня и широкой доски, стояла ополовиненная бутылка коньяка и лежал желтобокий лимон. Была и вторая чурка, свободная, для гостей. Инспектор опустился на нее.
— Николай Николаевич? — спросил Леденцов.
Механик вскинул голову и потянулся к бутылке. Инспектор отставил ее непререкаемым движением.
— Дай напоследок-то, — глухо попросил механик.
— Вам предстоит беседа.
— Вот и забудусь
— Этим не забываются, Николай Николаевич.
— Кто чем.
— Большинство ничем.
— Э, инспектор, все забываются, только каждый по-своему. Один вещички копит, второй любовью занят, третий у телевизора сидит, четвертый в машине своей замуровался, а пятый, вроде тебя, работой забывается...
— От чего, Николай Николаевич, забываетесь вы?
— От жизненных неудач, инспектор.
— Идемте, — Леденцов поднялся с березовой чурки.
Мещанин не любит хлеба. Потому что он дешев — копейки стоит. Потому что он доступен — не дефицит же. Потому что он не престижен — не икра и не ананасы. Но главное, не любит потому, что хлеб прост, как правда. А мещанин простых вещей не любит.
Механики по представлению Рябинина должны быть людьми могучего телосложения, потому что он сам всяких механизмов боялся и считал, что они повинуются лишь сильному. А Николай Николаевич был высок, необыкновенно худ и остер лицом, словно его обточили. Серые глаза смотрели прямо, даже вызывающе. И Рябинин понял, что разговор может быть трудным.
— Николай Николаевич, хочу вам сообщить, что тот вредитель, который валял тесто, запекал в хлеб будильники и устраивал поджоги, — пойман.
— За этим меня и привезли?
— Поэтому вас и задержали, — уточнил Рябинин.
— Попрошу без аллегорий, по закону.
Рябинин разглядел, что волосы у механика слегка каштановые, кожа на лице бледно-розовая, полупрозрачная, с мелкими веснушками, глаза серые, маленькие и какие-то уютные... Вот покажи его сейчас людям и скажи, что это опасный преступник, — не поверят.
— Почему вы скрывались?
— Я не скрывался, а был у знакомой.
— Вас два дня не было на работе.
— За прогул я отвечу.
Рябинин вдруг устал неземной усталостью. Ну расследовал бы он убийство, ограбление сберкассы, бандитский налет или какое-нибудь садистское хулиганство... Тогда бы он применил все свои познания в криминалистике и психологии, весь свой многолетний опыт. Но ведь он расследовал хищение хлеба, и ему казалось, что это преступление требует особого поведения преступника — честного, наверное, — и, следовательно, не надо прибегать ни к каким ухищрениям.
Все-таки Рябинин спросил осторожно:
— Вы приказывали Башаеву вывозить хлеб?
— Да, с разрешения директора.
— Значит, соучастник, — Рябинин решил взорвать его уютное благодушие.
— Соучастник в чем?
— В преступлении.
— Товарищ следователь, подобными словами даже на рынке не бросаются.
— Николай Николаевич, вы же только что признались в том, что вместе с директором и Башаевым вывозили хлеб...
— Да, но хлеб бракованный. Что-то я не слыхал, чтобы за брак сажали.