Запоздалые истины
Шрифт:
Рябинин послушал бы зов Слежевской — были у него к убитой вопросы.
— Вадим, как ты насчет этого зова?
— Как человек с нормальной психикой, — буркнул Петельников, не расположенный говорить о пустяках.
— Нормальное человечество веками интересуется этими зовами и тому подобным.
— Потому что у человечества на протяжении веков сидит в подкорке первобытный страх.
— У тебя не сидит?
— У меня нет подкорки, у меня одна корка, — улыбнулся инспектор.
— А во мне этот первобытный страх есть, — вздохнул
— Чего же ты боишься?
— Я не боюсь, а допускаю болезни, роковые случайности, неприятности, потери...
Их разговор был прерван Леденцовым, который вел женщину, услужливо показывая ей путь на сцену. Она поднялась и оторопело повела глазами — столы, занавес, задник, толпа мужчин... Рябинин, смущенный разговором о потустороннем, не решился на официальный допрос и не повел ее в природоведческую комнату. О чем писать протокол — о зове?
— Садитесь, Вера Игнатьевна, — предложил Леденцов, уступая роль Петельникову.
Женщина села, скинула на плечи теплый платок и расстегнула шубу — она была одета по-зимнему. Простое крупное лицо, задетое недоумением, казалось детским.
— Со Слежевской вы дружили? — спросил Петельников.
— Нет, но были в хороших отношениях.
— Она вам о себе рассказывала?
— Ну, рассказывала...
— Жаловалась на что-нибудь?
— Ей не на что было жаловаться.
Женщину смущали не вопросы инспектора, а круг стоявших молчаливых мужчин. Она обегала взглядом их лица, словно выбирая себе защитника. И выбрала — в очках, грустное, рябининское. И теперь на вопросы отвечала не инспектору, а этому очкастому лицу.
— Слежевская в бога верила?
— Что вы... Общественница... Заведующая...
— А как же зов? — прямо Спросил Петельников.
— При чем тут бог? — удивилась женщина тому, что он, Рябинин, в очках, а не понимает. — Это так, ее предчувствие...
— Вера Игнатьевна, как она говорила про это предчувствие?
— Как... Говорила, убьют меня, Веруша. Убьют по голове. И просила, чтобы я обязательно пришла на поминки.
— А вы что?
— Господи, да убеждала ее выкинуть эти глупости из головы.
— Все сказали?
— А что еще?
Теперь и Петельников глянул на следователя, показывая, что вопрос с потусторонним зовом ясен. И тогда Рябинин предал эту доверившуюся ему женщину ради поиска истины, ради оживления ее памяти, и стал говорить то, что не думал:
— Вера Игнатьевна, вы же сказали неправду или сказали не все...
— Как? — она даже зашлась в глубоком непереводимом дыхании.
— Посудите сами. Летают космонавты, бурлят колбы, гудят синхрофазотроны... А вы нам про какой-то мистический зов.
— Я же ее слова передаю...
— А сами-то верите в них?
— Верю! — с какой-то распаленной силой бросила она, обводя деревянные лица мужчин уже сердитым взглядом.
— Почему верите?
— Потому что она убийцу свою знала.
— Кто? — спросил Рябинин уже одновременно с Петельниковым.
— Мелентьевна.
Все
— Кто она?
— Работала уборщицей в садике у Слежевской. Теперь живет в городе...
Инспекторский дружный круг сразу ослабел и стал распадаться на отдельных людей. За окном почти одновременно завелись две машины. Рябинин поднялся, чтобы повести женщину в свою комнату для официального допроса. И тогда она тихонько сказала непонятную им в тот торопливый момент пословицу:
— Кричит на кошку, а думает на невестку...
13
Жизнь на глазах стала Рябинина тяготить.
Ел под настороженным вниманием милиционера-повара, самострадающего от своих пересолов и переваров. Просыпался от взгляда Леденцова, немигающего, тоже рыжего, как и его шевелюра, — просто так ли он смотрел, опыт ли психологический ставил... Писал дневник, закрываясь плечом от любопытствующего Петельникова. Размышлял под надзорным интересом инспектора Фомина, который удивлялся, почему следователь полчаса сидит на раскладушке и ничего не делает; Рябинин не мог думать, когда на него смотрели, — ему казалось, что ловимая им мысль просвечивает.
Рябинин нахлобучил шляпу и выскочил на улицу. Там, остуженный осенью, он догадался, что слегка лицемерит, — не товарищи его тяготили, а Слежевский притягивал. Но какой силой? Рябинин усмехнулся — чаем. И тут он лицемерил. Слегка.
Куриные ножки у избы не выросли. И черный кот не сел у порога. Время, тут поселилось недвижное время...
Рябинин вошел, как всегда, настороженно. Слежевский шагнул к плите и переставил чайник. Тот загудел сразу, будто тоже ждал следователя.
— Говорят, чай нужно пить не из чашек, — сказал Рябинин, раздеваясь.
— А из чего?
— Из пиал.
— Какая разница.
— Говорят, вкусней...
Рябинин достал из кармана две пачки цейлонского чая и выложил на пока голый стол. Слежевский глянул на них равнодушно, снедаемый своими мыслями. Ели вопросы и Рябинина, поэтому он спросил прямо:
— Олег Семенович, выходит, что с женой вы жили не так уж и хорошо?
— Кто вам сказал?
— Вы.
— Когда же?
— По вашей теории неравномерная любовь чревата. И вы назвали жену самодержцем. А это уж...
— Да, — подтвердил Слежевский вроде бы довольно. И взялся за чай — приспело его время, как и время долгого разговора. Они сидели молча, выжидая, когда чашки остудятся до возможности прикоснуться к ним губами.
— Сколько написано книг, как любовь приходит... — обронил Слежевский глухо, будто утопил слова в чашке.
— Написано, — подтвердил следователь.
— А как уходит? Приходит она примитивно, сразу. Как у меня. А уходит-то ох как долго и сложно. Вроде рака со смертельным исходом.