Запретная зона
Шрифт:
Склонясь над развернутым перед ним планшетом, секретарь райкома Истомин вдруг обеими ладонями сжал голову и страдальчески взглянул на Грекова.
– Да, но какое же все это имеет теперь отношение к вопросу о переселении станицы Приваловской?
– Как вам, Николай Дмитриевич, сказать. Может быть, вместе с этими желтыми и розовыми листочками у нас с вами сейчас в руках не только судьба двух человек. Я еще не вполне улавливаю связь, но кроме всеобщей, у каждого в станице могут еще быть против переселения и свои личные причины. У Нимфадоры – это церковь. У Григория Шпакова – его
– Это какой Шпаков? – взглядывая на Елену Сергеевну, спросил Истомин.
– Тот самый, Николай Дмитриевич, у кого расписной домик на круче. Действительно терем.
– От которого жена с матросом сбежала, – подсказал Цветков.
– А у Зинаиды Махровой, как теперь уже выяснилось, своя, – продолжал Греков, – и все вместе…
– Правильно, товарищ Греков, – охрипшим голосом сказала Елена Сергеевна.
– Это еще нужно доказать, – заявил Цветков. Но здесь его перебил Истомин, вдруг вставая за
своим столом и приосаниваясь:
– А если еще не сбрасывать со счетов, в какой социальной среде нам приходится эти вопросы решать, то и картина окажется достаточно полной. Это же казачество. Если бы не такой поздний, – Истомин взглянул в окно, – час, об этом можно было бы подробно поговорить. К сожалению, вы все уже почти спите. Между тем у нас еще напряженный день впереди. Отпускаю вас вздремнуть ровно на три часа. Заседание бюро райкома считаю временно прерванным.
В эту минуту на столе у него зазвонил телефон. Истомин поднял трубку и опять опустил на рычажок. Но телефон продолжал звонить беспрерывно и требовательно. Еще несколько раз Истомин старался прервать его звонок, поднимая и опуская трубку, В конце концов он поднес ее к уху и крикнул:
– Я же предупреждал, чтобы во время бюро!… Все в кабинете услышали раздавшийся из трубки звучный голос районной телефонистки:
– Товарища Грекова срочно ищут со стройки.
Истомин молча протянул Грекову трубку, и тот сразу узнал голос Цымлова. На этот раз Федор Иванович заикался гораздо больше обычного. Греков, полуотворачиваясь, прижал трубку к уху.
– В-василий Г-гаврилович, – скорее догадался, чем понял из его заикания Греков. – У нас чепе.
Греков инстинктивно нагнул голову, понижая голос:
– Побег?
– Да.
– Кто? – еще больше отворачиваясь к стене, спросил Греков. Услышав ответ Цымлова, он прикрыл ладонью трубку. – Кто-нибудь знает?
– Я еще р-рапорта не подавал.
– Козырев?
– Я его отправил на три дня на к-корчевание леса.
– Это хорошо, – сказал Греков.
– У в-вас, В-василий Г-аврилович, есть з-зацеп-ка? – с надеждой спросил Цымлов.
Греков как будто не слышал его слов. Он смотрел в окно, в котором, лилово набухая, опять громоздились над районной станицей и над затопленной вокруг нее поймой черные тучи.
– Должна быть гроза, – неожиданно сказал он в трубку. – Я сейчас же выезжаю. До моего возвращения чтобы…
Совсем не заикаясь, Цымлов выдохнул:
– И Автономов?
– И он.
В ту же минуту, когда Греков положил' трубку, от Приваловской докатилось ворчание грима.
6
Гроза, все время бродившая вокруг Приваловской, вернулась. Белым дневным светом молний освещало небогатое убранство дома Зинаиды Махровой: стол под махорчатой желтой скатертью, семейные фотографии над комодом на побеленной стене, цветастую занавеску в углу, за которой стояла кровать. Сама Зинаида едва успела добежать до дома из садов, попав под ливень, и теперь сидела на кровати без кофточки, отжимая мокрые волосы.
Уже в трех или четырех местах гроза кострами зажгла по станице скирды старой соломы, чакановые крыши домов и летних кухонь. От могучего удара молнии раскололся от вершины до корня пирамидальный тополь, простоявший у колодца наискось от дома Зинаиды всю ее жизнь. Ветер, продувая сквозь расщепленный надвое ствол, заиграл на нем, как на трубе, издавая все одну и ту же ноту.
Вода шла по улицам вровень с заборами и заходила во дворы. Тому, кто рискнул бы теперь пуститься по затопленной станице в путь, впору было бы садиться за весла или бросаться вплавь.
Так почти и пришлось теперь человеку, которому зачем-то неотложно понадобилось спешить по центральной улице под проливным дождем. Шел он по пояс в суглинисто-желтом бурном потоке, а на низких местах, где улица спускалась с бугра в балку, ему приходилось разгребать воду руками. Ливень уже не хлестал, а порол ему прямо в лицо. Вспышками освещало непокрытую кругло остриженную голову.
Свернув из ерика, бушевавшего по центральной улице, в проулок к дому Махровой, он перешагнул через невысокий плетень и поскребся пальцами в окно. Подождал, прижимаясь к стене дома, чтобы вода с крыши не падала на него, и во второй раз уже постучал косточками пальцев в окно сильнее. Если бы не гроза, ночью далеко бы разнесся по станице этот стук. В окне забелело лицо, сквозь стекло, глянули во двор большие, округленные испугом глаза. Новая вспышка помогла им увидеть того, кто стучал в этот поздний час, они еще больше расширились и исчезли. Загремела дверь, открываясь и впуская с улицы в дом мокрого до последней нитки и насквозь про-, дрогшего под ветром и дождем человека.
Несмотря на то что хозяйка, открывая ему дверь, уже знала, кого впускает, она спросила в сенях:
– Это ты?
– Я, – ответил он таким голосом, будто кто-то сдавил пальцами ему горло.
И только после этого она припала к нему, мокрому и холодному, в чем была – в ночной рубашке, под которой содрогалось ее горячее тело. Он прикоснулся было ладонями к ее вздрагивающим плечам и тут же отдернул их.
– Кто-нибудь в доме еще есть?
– Я одна. Мой квартирант сказал, что не скоро вернется.
– Какой квартирант?
– Тут один уполномоченный. За переселение нас агитирует. Да ты не дрожи. Когда ты первый раз постучал, я подумала, что это дождь перешел в град. Ты давно стучишь?
– Нет. – Ему, видимо, обязательно нужно было до конца выяснить еще кое-что: – А бабушка Уля?
Она не сразу ответила:
– Ее я похоронила уже скоро год. Я тебя не стала расстраивать в письме.
На этот раз он, видимо, уже не смог справиться со своими чувствами и, обнимая ее, сжал широкими жесткими ладонями плечи. Но она тут же выскользнула из его рук.