Запретное целительство. Сеньорита Смерть
Шрифт:
На второй день после мнемоскопии я все еще страдала в своих покоях. Страдания были, в основном, моральные. Я целовала повелителя стихий, облизывала и кусала его, издевалась и орала, и кажется, предлагала кого-то убить... И как ему смотреть после этого в глаза? Сплетни слуг и охраны, нашедшей нас в весьма пикантной близости, я переживу. Но Корбин Рихтер... Он не станет насмехаться или относиться хуже ко мне. Грейдорец все же не был лишен определенного благородства.
Именно поэтому его презрение, или что еще хуже, жалость мне перенести будет
Завтра. Не сегодня. Я встречусь с ним завтра, когда сама окончательно восстановлюсь, а для этого мне нужно больше отдыхать. Так что весь день я просто валялась на диване с книжкой и бутылкой вина, пытаясь забыться.
Где-то на сотой странице и третьем бокале в дверь решительно постучали. Я испуганно сжалась. Если сидеть тихо, то может, Рихтер посчитает, что меня нет, ии уйдёт.
Но то оказался не повелитель стихий, а Лауро Фоскарини, и не дождавшись ответа, он просто зашел в гостиную.
– Оплакиваете свою несчастную жизнь, сеньорита? – бодро спросил он.
– Все равно я сейчас для вас бесполезна, дон Фоскарини.
– О, я не собираюсь вас донимать, Рената. Всё, то нужно, я узнал от Рихтера. Наоборот, хочу немного поднять ваше настроение. Во-первых, чек лично от меня. – Он вытащил его из кармана, и небрежно кинул на стол. – Не спорьте, вы пострадали, помогая нам. Конечно, с грейдорца это обязательств перед вами не снимает. А во-вторых, я хочу вам кое-что показать.
– Приличное? – ляпнула я. – Ох, простите!
Фоскарини посмотрел на меня не без интереса, и добродушно хмыкнул.
– Если я покажу вам что-то неприличное, боюсь, это испортит мои отношения с Рихтером. Более того, вы окончательно разочаруетесь в моем гостеприимстве. А мне бы этого не хотелось. Ну же, сеньорита. Прогуляйтесь со мной. Можете захватить выпивку с собой.
Я вспыхнула от смущения и неловко улыбнулась. М-да, хорошо же я себя показала перед дожем Конте. Хорошо, что он, кажется, благожелательно ко мне расположен.
Мы спустились на первый этаж и оказались в странном зале. Сначала я приняла его за небольшой домашний театр. С десяток кресел, стоявших в два ряда, смотрели на небольшую сцену сейчас скрытую за тяжелыми портьерами. Рядом на столике стоял граммофон. Дож потянул за веревку, и портьеры раздвинулись, открыв большое белое полотно.
– Что это?
– Синематограф, – довольно сказал Фоскарини. Он поднял руку, махнув кому-то. Я оглянулась. Оказывается, здесь еще была одна комнатка, из которой открывалось окошко под самым потолком. Оттуда полился свет, падая на полотно.
Патриций поставил пластинку и завёл граммофон, и только затем потушил свет.
– Садитесь. Это стоит увидеть своими глазами.
– Это ведь всё без магии? – взволнованно спросила я, не отрывая взгляда от мелькавших на экране черно-белых картинок.
– Да. Это комедия. Ставили актеры нашего театра. Голоса мы записывать так и не научились, пока еще, так что приходиться использовать только музыку. Вам нравится?
– Да.
И я не соврала. Хоть звук мне показался сначала громковатым, вскоре я привыкла, и уже не могла отвести взгляд от чуда, созданного лишь руками людей. Синематограф оказался очень потешной штукой. Актеры кривлялись, попадали в смешные и нелепые сцены, взлетали и исчезали на глазах. Вскоре я уже улыбалась, и даже тихо хихикала.
«Кино» длилось минут двадцать, и когда музыка заглохла, я разочаровано вздохнула.
– Наверное, вскоре маги совсем не будут нужны. Ваше «синематограф» так многое может!
– Это лишь умелая работа механиков, – снисходительно сказал дож. – Мне, к сожалению, пора. Но вы можете здесь остаться и посмотреть все картины, что мы успели создать. Некоторые даже еще не появились в столичном синематографическом театре. Просто дайте знать оператору, что вы хотите посмотреть. Все пластинки подписаны и пронумерованы. Граммофоном вы же умеете пользоваться?
Я не смогла отказаться от предложения.
– А можно завтра привести сюда Лучиано?
– Дети уже всё посмотрели – два дня отсюда не вылезали. Вашему племяннику очень понравилось, а Сандро просто распирало от гордости, что он может удивить своео нового друга.
Ах, вот почему вчера вечером Лучи был так взволнован. Если бы я не была так погружена в свои проблемы, то знала бы, как он проводит время.
– Спасибо, – только и смогла сказать. – Вы очень добры к нам.
– Мне то ничего не стоит. А вы, если верить Рихтеру, практически спасли Ценасси от разрушения.
– Едва ли до этого бы дошло.
– Не спорьте. – Дож склонился над моей рукой, целуя её. – Рад нашему сотрудничеству, Рената.
Мне показалось, что таким образом Фоскарини прощается и даёт мне понять, что моя работа завершена.
– Я тоже, мой сеньор. Завтра я навещу повелителя стихий.
– Да, стоит удостовериться, что с ним все в порядке перед отъездом.
Я кивнула. Что же, ладно. Все же во дворце дожа мне понравилось, и он сам оказался не таким уж коварным, как мне показалось. И его сегодняшний подарок как-никогда кстати. В темноте домашнего театра я могла расслабиться и отвлечься от своих мыслей, сконцентрировавшись на незамысловатых историй, воплощенных благодаря чуду современной техники.
И я не сразу заметила, что больше не одна. Когда очередное «кино» кончилось, я включила свет, чтобы выбрать новую музыкальную пластинку, и только тогда заметила, что в одном из кресел развалился Рихтер.
Я так и застыла, молча на него смотря.
– Сеньорита, что вам поставить? – донесся сверху глухой голос оператора синематографического театра.
– Ничего. Я уже ухожу! – громко сказала я, убирая пластинку обратно в стопку. Льющийся свет из окошка над головами потух, и по глухому стук я поняла, что оператор ушёл.