Заре навстречу
Шрифт:
— В буржуйских дворах поленницы в три этажа. Забрать надо!
— Без резолюции ревкома нельзя.
— А ты скажи, пусть напишут резолюцию.
— Написать недолго, а ты бы сначала с умом посчитал, сколько на каждую печь до весны дров требуется, а излишек тогда под закон.
— Так ведь канители сколько, если все считать!
— Без канители нам нельзя, скажут: грабят и все, а мы должны по закону.
— У меня тоже дело немалое — картошка, семьсот пудов. Половина мороженая, так я ее только и выдаю, а то к весне сгниет. Поморозили ее в баржах лабазники; куда ни кинь, у них все порченое да сношенное, как пилы у Кобриных или жернова у Вытманов.
— Пра то народу объяснить как следует,
— На то тебя и поставили, чтобы с тебя спрашивать!
— Ну, это я и без тебя просветленный!
— Просветленный, а ноешь!
— Так это я для разговору, может, кто что правильное присоветует. Один тут прикинул мороженую картошку на патоку пустить, а то ведь люди чай с солью пьют.
— Может, ребята, хватит разговору? Спать надо.
— Какой сон, когда душа горит!
— Так давай хоть шепотом или местами сменяйтесь, а то орете через все помещение.
— Видать, умный человек, правильно присоветовал.
— А вот как соль с рыбного рассола выпарить, чтобы она после не пахла, не знаешь?
Прижавшись к Гусякову, вдыхая теплый и едкий запах махры и овчины, Тима долго не мог уснуть, встревоженный всеми этими не совсем понятными разговорами, по которым получалось, что революция сейчас — хлеб, дрова, картошка.
Вот мама Тимы по приказанию ревкома обследовала документы и архивы городского банка и управы. Потом оказалось: все, что она подсчитала по написанному в бумагах, неправда. В городе нет ни угля, ни дров, ни хлеба, ни крупы, ни шерсти, ни многих других товаров. Все это числилось только на бумаге. Так, в бумагах, под которые Вытманы получили большие кредиты в банке, числилось, будто у них в амбарах лежит двадцать тысяч пудов ржи.
На самом деле в амбарах Вытмана ничего не оказалось, и только в конторке хранились векселя различных мелких хлеботорговцев на двадцать тысяч пудов хлеба. Так же было с овчиной, кожей и со всем другим. А вот Косначев, выступая на митинге, говорил людям:
— Кощей русского капитализма скаредно хранил под семью замками несметное сокровище награбленных богатств, которые отныне станут достоянием народа.
И все это оказалось не так. Вытмановская мельница — гордость города по залоговой числилась оборудованной новыми машинами. На самом деле паровая машина так износилась, что мельница со дня на день может остановиться. То же самое с пароходами, и с лесопилкой Кобрина, и с пичугинским кирпичным заводом. Владельцы таежных смолокурен называли свои смолокурни химическими заводами и под этот обман брали деньги в банке.
Нет, не сокровища несметные скрывали сейфы городского банка, а тайны жульнических сделок.
Когда Тимина мама вызвала богача Мачухина в Совет и обвинила в совершении подлогов, тот добродушно сказал:
— Так ведь коммерция — злое дело!
— Но за это вас судить надо!
— Судить меня за то, что я Россию грабил, умственно можно, — согласился Мачухин, — но по закону нельзя. Закон на нашей стороне был. Мы с полного с ним согласия действовали. — Помолчал, задумался, потом стал объяснять: — В нашем городе, изволите знать, с самых древних времен торговый капитал угнездился. Это который барыш берет, но следа после себя оставлять не любит. Ну, разве что церковь на спасение души или там домишко каменный с башнями для куражу. Хотя хищно брали, бывало, на рубль — сто, а то и поболе. А если в кучу капитал сдвигали, так только для того, чтобы петельку на каком слабомощном купчишке аж до позвонка стянуть. Но в промышленность мы не кидались. Куда нам со своим сиротским капиталом, боязно! Фабричишками себя не обременяли. Это те, у кого с иностранным капиталом сговор, те могли позволить. В случае
А так, для себя одного, одна дерзость. Я это еще после девятьсот пятого смекнул! — усмехнулся, подмигнул и сказал доверительно: — Выходит, медведя вы убили, а шкурка-то с него собачья оказалась. Декрет ваш насчет недр грозный, ничего не скажешь, но мы тоже ничего народ, увертливый. — И торжествующе объявил: — Прпнска-то мои за американской компанией числятся. Теперь вы с господином Дэвпссоном разговаривайте, а мое дело сторона…
Тима сквозь дрему вспоминал, как огорченно Капелгохпн рассказывал маме о знаменитом на всю губернию, будто бы литом из чистого золота полупудовом льве, стоящем на серебряном блюде в гостиной купца Мачухппа.
Ввиду величайшей ценности лев был конфискован и доставлен в городской банк, но на самом деле оказался оловянным и только сверху покрыт позолотой. И Капелюхин угрюмо говорил маме:
— Так у них, у буржуев, во всем. Обман один, за что ни ухватишься!
Несмотря на сердитые окрики: "Кончай митинг, итак от них голова пухнет!" — в ревкомовской спальне долго еще не смолкали взволнованные разговоры.
Мухин, ни с кем не считаясь, говорил уверенно, громко:
— С войны они большие капиталы нажили, верно! Но в дело-то их не пускали, в кубышку или еще куда попрятали. У нас в затоне что? Все машины на буксирах сносились до невозможности. Парят, света божьего не видишь.
Вроде бери мыло и веник да парься, все равно как в бане.
Но это еще полбеды. А вот нормальную атмосферу в котле не удержишь: лопнет. Проела вода все трубы-то. Тут уж как ошпарит — одна от тебя вареная говядина останется, а они и при Керенском не желали на ремонт ставить. С каждого рейса тысячи брали. Столько и буксир не стоит, когда он одно ржавое железо. А теперь смотри, есть у них интерес навигацию открывать? Нету. Отобрали мы у них в народное пользование пароходишки; капитаны сбежали, им за это наперед за год жалованье пароходчики выплатили. Но ничего, на воде мы и без капитанов справимся. Но как ты его на воду спустишь, когда он пар не держит?
— Что ж, починить не можете?
— Мы-то можем, а чем?
— Железа вам мало?
— Железа? А где его взять?
— Вот бы и сообразил башкой, чем людей стращать!
— Я-то сообразил, да на железной дороге не хотят паровоза старого отдать. У них там своя власть. Заседают — говорят, без губернии не могут. А паровоз, который мы высмотрели на запасках, в землю колесами аж до осей врос, брошенный.
— Пароходы зимой — дело второе. Сейчас кони для нас главное. Слыхал, извозопромышленники стали тайно лошадей в тайгу на заимки перегонять?
— Это зачем еще?
— А чтобы Советская власть сейчас обезножила; без обозного подвоза городу зимой петля. Значит, под самый вздох нам поддать целят.
— Ничего, Совет их декретом накрыл. Постановили:
"Приравнять по народной важности извозные дворы к железнодорожному и водному транспорту".
— Это — дело, а то без коней нам труба…
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Самый большой извоз в городе был золотаревский. Его ямщики славились на всю губернию. Они возили грузы без перекладных на тысячи верст. Отважные ходили к океану за тюленьими шкурами, пушниной, которую закупали фактории, принадлежавшие Пичугпну и американцу Дэвиссону.