"Зарубежная фантастика 2024-8". Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Сент-Ив ни секунды не сомневался в волшебном воздействии полной трубки целительной смеси. И уже взгрустнул было о невозможности отдать должное прочим предписаниям королевского ритуала, когда заметил краешком глаза, как капитан Пауэрс выходит из кладовой лавки с подносом и бутылками. Радостно улыбаясь, Годелл всплеснул руками.
Следом за капитаном, с кепкой в руке, плелся Билл Кракен, шевелюра которого являла настоящее чудо нерукотворной укладки волос при помощи ветра. Джек Оулсби, пригнувшись, вошел за Годеллом, тем самым увеличивая собрание до семи человек, включавших и Хасбро, слугу и помощника Сент-Ива, который сидел, листая томик «Истории Пелопонесской
19
Сочинение древнегреческого историка Фукидида (ок. 460–400 гг. до н. э.).
Капитан прохромал к своему мягкому креслу и устроился в нем, без лишних объяснений поведя рукой в направлении бутылок и стаканов на подносе.
— Благодарствую, сэр, — вымолвил Кракен, склоняясь к бутыли «Лафройга» [20] . — Приму глоточек, сэр, коли настаиваете.
Плеснув в стакан на дюйм, он с гримасой опрокинул в себя ароматную жидкость. Сент-Иву показалось, что Кракен не совсем в порядке, чересчур бледен и растрепан. Или «загнан», вот подходящее слово.
20
Марка одного из известных шотландских односолодовых виски.
Сент-Ив пристально всмотрелся: руки Кракена дрожали, покуда он, с очевидным креном набок, не содрогнулся весь с головы до пят под благотворным воздействием виски, придавшим ему устойчивости. Возможно, бледность и встрепанность Кракена объяснялась именно долгим отсутствием в его организме алкоголя, а не чувством вины или страха.
Капитан постучал по прилавку чашкой трубки, и в лавке воцарилась тишина.
— Как и все вы, я был склонен полагать, что в субботу нас посетил простой воришка-чердачник, но это не так.
— Разве? — поразился такому известию Сент-Ив. Впрочем, подобные подозрения брезжили и у него самого: слишком уж много чертовщины было в тот визите, чтобы он оказался случайностью. Слишком много лиц в окнах, слишком много повторявшихся имен, слишком много загадочных нитей, чтобы не посчитать случившееся частью обширного и сложного сплетения обстоятельств.
— Определенно, — ответил капитан, поднося спичку к трубке. Выдержал драматичную паузу и сощурился, оглядывая комнату. — Этот наш вор вернулся сегодня днем.
Кибл покивал: верно, тот же самый. Кибл еще не забыл его затылка, хоть и сумел признать гостя только по нему. Уинифред была в музее, составляла каталог трудов по чешуекрылым. Джек с Дороти, хвала господу, отправились на цветочный рынок за тепличными бегониями.
Кибл, повозившись с двигателем, убрал все, что имело к тому отношение — чертежи, устройство с кайманом, заметки, — в тайник под полом, о присутствии которого не догадался бы никто, ни одна живая душа, и прилег на часок; к полудню он вконец сморился и с радостью приветствовал явление легкокрылого Морфея. Не тут-то было: из дремы его выдернул громкий треск. Ну конечно: опять окно мансарды! Прозвучали шаги. Кухарка, вошедшая в заднюю дверь с цыпленком в руках, столкнулась с вором и залепила ему по физиономии ощипанной птицей, прежде чем потянуться за разделочным ножом.
Как и был, в одной ночной сорочке, Кибл выскочил из дому и побежал за злодеем по
— И зачем же он явился? — спросил Годелл, прерывая рассказ Кибла. — Вы уверены, что он не собирался вас ограбить?
— Он проскочил мимо множества ценностей, — отмахнулся Кибл, наливая себе третий стакан портвейна. — Хотя запросто мог бы набить карманы по пути от чердака до входной двери.
— Значит, ничего не пропало? — вмешался Сент-Ив.
— Отчего же. Он стащил чертежи колбасной жаровни для установки на крыше. Я намеревался опробовать ее в следующую же грозу. Есть в молниях нечто такое, что немедля наводит меня на мысли о колбасе. Сам не знаю почему.
Годелл вынул изо рта трубку и недоверчиво сощурился:
— Говорите, он вломился в дом, чтобы выкрасть чертежи этой вашей дивной жаровни?
— Ничуть не бывало. Я скорее полагаю, что вор охотился за чем-то другим. Ковырял полы фомкой, то есть явно подглядел, как я прятал чертежи в тайник. Определенно. Но открыть так и не смог. У меня есть версия, что он подпер палкой чердачное окно, дабы пролезть внутрь. Палка соскользнула, створка с грохотом захлопнулась, запор защелкнулся, и в панике вор схватил первую попавшуюся пачку чертежей, с которой и бежал, надеясь выскочить в заднюю дверь прежде, чем я проснусь. Там кухарка и застала его врасплох.
— И какой же ему прок от этакой добычи? — спросил капитан, выколачивая чашечку трубки о свою костяную ногу.
— Понятия не имею, — признался Кибл.
Поднявшись, Годелл выглянул за окно, где мусор танцевал на ветру, что метался по ночной Джермин-стрит.
— Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как Келсо Дрейк выпустит эту вашу жаровню на рынок. Не выгоды ради, вы понимаете — дохода от нее всего ничего, — но просто ради забавы утереть нам нос… Получается, вор заявился за секретом вечного двигателя?
Кибл собирался выразить согласие с этой догадкой, но его остановил громкий стук в дверь. Капитан мгновенно поднялся с кресла, прижав палец к губам. Кроме семерых присутствующих, доверять они не могли никому, и уж конечно, никому из тех, кому могло быть дело до заседания клуба «Трисмегист». Кракен выскользнул в кладовую, Годелл сунул руку за отворот сюртука движением, заставившим Сент-Ива вздрогнуть.
В проеме отворенной двери стоял человек, чей возраст не поддавался точному определению ввиду его ужасающего состояния. Ему могло быть тридцать или, пожалуй, двадцать пять: среднего роста, с чуть заметным животом, угрюмый и слегка сутулый. Улыбка, игравшая в уголках рта вошедшего, явно была фальшивой и ничуть не оживляла холод в его взгляде — краснота глаз и тени вокруг них скорее всего следовало приписать излишним штудиям при недостаточном освещении.
Сент-Ив сразу определил в посетителе студента, хоть и не из тех, что изучают нечто понятное или практичное. Этот человек принадлежал к породе людей, осваивающих темные искусства, или же к тем, что мрачно и многозначительно качают головами над циничной, прискорбной поэзией, принимают опиаты и бесцельно бродят по полуночным улицам просто от избытка горести и желчи. Щеки его были впалыми до такой степени, словно он грыз их изнутри или начал превращение в особо колоритную рыбу. Незваному гостю явно не помешали бы пинта хорошего эля, пирог с почками и компания полудюжины веселых приятелей.