Заря Айваза. Путь к осознанности
Шрифт:
Мы въехали в дом накануне Нового года, сразу после ее похорон. В качестве одолжения Йовица попросил нас устроить сороковины. Я согласился, но, обещая ему, у меня было странное ощущение, что я проигнорирую эту просьбу. Мимолетное чувство вины казалось более выносимым, чем те усилия, которые я должен был предпринять для поминовения.
Мы наняли для помощи домохозяйку и создали все условия для того, чтобы я, наконец, закончил книгу. Несмотря на это, период затишья продолжался. Было совершенно неважно, приносила ли мне Иванка кофе и ставила его тихо на стол, проводил ли я за работой полдня в тишине, наслаждался ли видом на тихую улицу… Лишь одно очень странное событие смогло разбудить меня от затянувшейся апатии.
О Юнге я в основном
Я жаловался Лидии, что пишу о переживаниях Юнга, когда сам не испытывал ничего подобного.
— Что ты хочешь этим сказать? — с нескрываемым сомнением спросила Лидия. И в один момент меня осенило — я понял, что мои слова о том, что я не испытывал ничего подобного, были далеки от правды. В канун Нового года, на второй день после нашего въезда, стакан с водой из толстого стекла, стоявший на столе между нами, внезапно взорвался.
— Такое явление обычно говорит о том, что кто-то в семье только что умер, — сказал я Лидии и в тот же миг позвонил ее и моим родителям, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. После того вечера с чердака стали довольно часто доноситься какие-то странные звуки, будто кто-то волочил битком набитый мешок, стучал, скрипел или щелкал кнутом.
— Кажется, бабушка жалуется на то, что мы не стали проводить поминовения, — сказала как-то вечером Лидия. С тех пор, как только мы слышали странные звуки, мы стали приговаривать, что это снова были проделки бабушки. Иванка, наша домработница, была одной из здравомыслящих женщин на деревне. И когда Лидия поведала ей о тех странных звуках, что были слышны всю ночь, она рассмеялась и сказала:
— Мадам Лидия, вы же образованная женщина, как вы можете верить в такие-то вещи?
На дворе стоял конец февраля, но выдался по-весеннему теплый полдень, нападавший за прошлую ночь снег начинал подтаивать. Одурманенный лучами теплого солнца, я окунулся в сон. Во сне мне послышался громкий звонок, однако он меня не разбудил. Иванка прибежала ко мне в комнату, вся белая от страха, и, тряся меня, начала будить. Она практически кричала:
— У двери никого нет!
Я не мог понять, о чем она говорила. Дверной звонок продолжал трезвонить. Я подошел ко входной двери. Через ее стекло виднелись кучи грязного снега в саду и продолжавший трезвонить электрический звонок. У двери действительно никого не было. Иванка мыла посуду, когда этот звонок зазвонил, и когда она поняла, что у двери никого нет, ее рационализм мгновенно исчез, превратившись в сильный страх. Это был очень старинный звонок, так что мне пришлось раскручивать его несколько раз, чтобы отключить звук.
Возможно, из-за влаги замкнуло проводку, — сказал я вернувшейся с работы Лидии, когда рассказывал ей о том, как перепугалась Иванка. Следующие пару суток звонок трезвонил днем и ночью, так что мне пришлось его заменить. Какова бы ни была причина, он звонил как-то необычно и продолжительно, похоже, это был однозначный случай синхронизма с переживаниями Юнга, о которых я размышлял и писал в те дни.
Было сложно понять, почему это событие сдвинуло меня с места, но я все же отправил письмо Кену Гамильтону в Лондон. Он тщательно следил за тем, чтобы никто не вмешивался в его частную жизнь, так что никто не знал его адреса, и мне пришлось отправить письмо через издателя. Я особо не ожидал, что дождусь ответа, но все же он не заставил себя долго ждать.
Дорогой Брат Богдан, делай, что хочешь, таков весь закон.
Я с удовольствием прочитал ваше письмо. Вы первый из Югославии, кто заинтересовался Алистером Кроули. Я чувствую, что ваше намерение написать книгу о Кроули представляет особую важность для дальнейшего расширения человеческого сознания на этой планете. Я предлагаю вам всевозможную помощь в этом. Помимо всех источников, которые вам подобает использовать, я рекомендую вам ознакомиться с «Признаниями», то есть его автобиографией. Если ваша книга будет развиваться и дальше, то я предоставлю вам в распоряжение его неопубликованные письма и фотографии Я бы мог встретиться с вами в следующий вторник между 10 и 11 часами утра. Мой адрес: Праймроз Гарден, 39 (прошу вас о нем больше никому не говорить). До меня можно добраться на поезде, идущем до Эджвер Роуз, либо на всем том, что идет до Колиндейла. Выходите на станции Брент Кросс и от нее поворачивайте направо, как дойдете до второй улицы. Как только пересечете Кресент Роад, то окажетесь в начале Праймроз Гарден. Я буду рад встретить вас.
Любовь есть закон, любовь послушная воле.
Брат Алеин, 489
Поезд прибыл на станцию Брент Кросс на полчаса раньше. Я остановился на чашечку кофе в одной захудалой кафешке, которую держал седой индус. Дело было утром, так что в кафе кроме нас никого не было. Пока я прихлебывал слабый английский кофе, который по крепости не уступал воде с сахаром, я представлял себе, как бы выглядели домработница и секретарь Кроули, поскольку еще никто не видел его фотографии. Скорее всего, я бы опять пришел в изумление, так как люди обычно выглядят совершенно иначе, чем мы их себе представляем.
Я не удивился, когда Кен Гамильтон сам открыл мне дверь. Он протянул руку и, немного сжав мою, произнес: «Добро пожаловать. Надеюсь, вы доехали хорошо». Ему было около шестидесяти, одет он был как английский джентльмен-консерватор из верхушки среднего класса — клетчатый темно-серый жакет, изящные серые брюки из тонкой шерсти и коричневые блестящие кожаные туфли. Оливковая рубашка на нем прекрасно сочеталась с алым шерстяным галстуком. На гладко причесанных темных волосах не было видно седины, как это бывает у венгров. Только глаза выбивались из общей картины знатного сдержанного джентльмена. Светло-зеленые, ясные и искренние — редко когда можно встретить такие глаза у пожилых людей. И эти широко открытые глаза полностью фокусировались на собеседнике. Из-за их блеска, можно было даже подумать, что глаза его были из стекла, или что он носил линзы, как женщины из шоу-бизнеса.
Я ожидал, что он меня встретит традиционной телемитской фразой: «Делай, что хочешь, таков весь закон». Я был рад, что он избежал этого неуклюжего вступления. Кен отвел меня наверх, в свой рабочий кабинет. Стены были уставлены книгами, рисунками и картинами. На некоторых изображениях чернилами и углем я узнал манеру Остина Османа Спэра. Репродукции тех же самых рисунков я встречал в его книгах «Обожествления подсознания» и «Новая жизнь магии» (приблизительный перевод названий книг).