Заря Айваза. Путь к осознанности
Шрифт:
Акерман прищурил глаза и сконцентрировал взгляд на зале.
— Просто отметьте для себя, как ваша душа сопротивляется этой простой истине, проигрывая всю ту же старую программу: «это не так», «это смешно», «это предательство». Вы верите в свою свободу потому, что в вашей голове механически пролетали мысли из старой пленки, первая из которых говорила вам: «Я свободен», в то время как следующая за ней твердила вам: «Да, это так. Я свободен»… — В зале кто-то громко рассмеялся, однако Акерман не придал этому особого значения и продолжил речь: — Вы сейчас сидите и говорите себе, что это вот — одна из его уловок… сейчас он все перевернет и покажет нам, какие мы величественные, просветленные сущности. — Поначалу небольшая группа
— Никакой уловки нет, мы подошли к концу тренинга. — Акерман медленно покачивался в кресле, держа собранные в замок пальцы на груди. — Никакого поворота в лучшую сторону не будет… вы получили то, что получили. Я сказал вам еще в самом начале… вы получите от АСТ то, что получите. И вы получили… вы — машины… вы были ими все это время. — Некоторые из участников всхлипнули еще громче, в то время как другие продолжали смеяться. — Сказать больше нечего… тренинг подошел к концу… вы — машины. — Кучка людей рассмеялась. — Каждая мысль, что есть у вас, есть лишь у вас. Вы не управляете ею… она просто приходит и уходит… Вот и все… ничего другого нет… вы не понимаете этого. — Он пожал плечами, как бы говоря нам, что больше ему нечего сказать по этому поводу.
Я заглянул внутрь себя и как никогда пристально наблюдал за собой, так что состояние или мысль, которую Акерман высказывал в своих убеждениях, пролетела мимо меня. Я даже хотел выкрикнуть группе людей: «Эй, да он дурачит вас. Очнитесь!» Я подавил в себе это желание, я хотел досмотреть это шоу до конца.
— Всю свою жизнь вы избегали того факта, что вы — машина… вы делали вид, что контролируете разум и делаете усилия… Ну, незачем беспокоиться… все в порядке… только машина не захочет быть машиной… И я скажу вам кое-что важное, за что вы заплатили сто семьдесят пять фунтов, — он чуть повысил голос. — Вы просветленные… понимаете… просветленные! Вы заплатили мне деньги для того, чтобы я сказал вам, что вы — просветленные машины. Просветление… — знание о том, что вы — машины. — Сначала смех раздался в одной части зала, а затем волной захватил весь зал целиком. — Принятие того факта, что вы — машина, и есть просветление… не больше того.
Самым громким оказался смех в левой стороне зала. Некоторые из участников, очарованные и изумленные, продолжали сидеть на своих местах.
— Вот это космическая шутка! — выкрикнул кто-то из зала, не дожидаясь микрофона.
— Да, она самая… — произнес Акерман и вытянул ладонями вверх руки к участникам, словно показывая им, что у него ничего нет. — Вы заплатили сто семьдесят пять фунтов, чтобы услышать эту шутку. — Оглушительный смех пронесся по всему залу. Теперь половина участников тренинга содрогалась от смеха при каждом его слове. Одни все еще были погружены в мысли, в то время как лица других выражали явный гнев. Меня переполнял тот же самый гнев. Я хотел сказать ему, что вижу его насквозь, что его система меняет жизнь людей точно так же, как какой-нибудь хороший фильм, где люди то смеются, то плачут.
— Чего ты теперь хочешь, Тамара? — спросил раздраженно Акерман. — Тебе этого было недостаточно?
Теперь я мог предсказать его поведение, изменения в голосе и практически даже слова, которые он будет говорить.
— Я хочу сказать, — начала женщина, держась за живот, будто собиралась рожать, — что эти сто семьдесят пять фунтов — мой самый лучший вклад в жизни.
— Тоже важное событие, — пожав плечами, выпалил Акерман, — машина благодарит себя за то, что она машина. Машина признает, что она машина. Большое, большое дело… Том?
— Я знаю, что я — машина, — произнес Том и засмеялся во весь рот, — но я не знаю, просветленная ли я машина, или же все еще такой же глупый кретин?
Преувеличенно изображая благородство, Акерман вытянул шею и сказал:
— Кретином является та машина, которая считает, что она не машина. А просветленный человек, — добавил он и сделал сумасшедшее выражение лица, — просветленный человек знает, что он — машина.
Меня одолели смешанные чувства, я не мог понять, то ли мне плакать, то ли разрываться от смеха. Все процессы, что давались на этом двухдневном семинаре, мне были понятны. Я мог сравнить их с моими предыдущими переживаниями, отметить сильные и слабые стороны семинара Акермана и проследить за своими реакциями. На тот момент я внезапно почувствовал способность смотреть сквозь стены, сквозь Акермана и всех тех наивных людей, что стали просветленными за сто семьдесят пять фунтов и хотели вернуться домой.
— Хорошо, — произнес Акерман после отлично проделанной работы, — те, кто думают, что не получили обещанного, встаньте.
Это была еще одна уловка. Он обещал нам, что мы получим то, что получим, и, конечно, ничего другого. На удивление соседу, я встал. Я осмотрел зал. Позади меня стояли еще пятнадцать человек, лица которых выражали замешательство, ненависть и гнев.
— Джонни, ты хочешь что-то сказать? — равнодушно спросил Акерман.
Молодой человек удивленно посмотрел на зал:
— Я не понимаю, почему все смеются?
— Не все, — заметил Акерман. — Не смеемся ни ты, ни я.
Я предчувствовал, что он скажет именно такое. Я залез глубоко ему под кожу.
— Хорошо, но большинство смеется. Чего тут смешного? — Вопрос Джонни был встречен взрывом хохота.
— Видишь, Джонни, это жизнь. Те, кто смеются, смеются потому, что они смеются. Те, кто не смеются, не смеются потому… что они не смеются.
Из-за быстрых судорог в теле я стоял неподвижно. Итак, это был самый величайший обман — человек продавал воду из реки. Перед моими глазами пролетали образы родителей и друзей. Я представлял себе, как пытаюсь объяснить людям, что этот человек зарабатывает деньги на простофилях из «Нью Эйдж», ищущих просветления. Поначалу он пару дней поливает людей грязью, а затем говорит им, что они останутся такими, какими всегда и были. Одна машина передавала другим машинам информацию о том, что они — машины. Я должен был сказать этому человеку, что он просто подставлял людей на большие деньги. Сконцентрировавшись на Акермане, я лишь краем сознания улавливал своего соседа, содрогающегося от смеха, который одной рукой толкал меня локтем, в то время как другой вытирал слезы, и рыдающую худощавую женщину, сжавшую кулаки на груди, словно от сердечного приступа.
— Хорошо, — сказал Акерман, — дайте микрофон следующему.
Следующим оказался худощавый краснолицый человек с седеющей головой. Он взял микрофон в левую руку, а правую, онемевшую и тощую, положил на грудь. Он пытался что-то сказать, но изо рта доносилась пустота.
— Давай, Питер, у нас нет на тебя трех дней.
— Ни у кого не было для меня времени, — произнес Питер, с усилием передвигая свою увечную руку. — Я полагал, что АСТ поможет мне легче переносить жизнь.
— Мы все усвоили, Питер, что любое убеждение — дерьмо. Тебе нужно переживание, а не убеждение.
— То переживание, что я получаю, печально. Я остался тем же инвалидом, что и был до семинара.
— Ты испытываешь это переживание?
— Да, лучшего во мне ничего нет. — В голосе Питера таилась слабая надежда на то, что Акерман предпримет что-нибудь, чтобы превратить его из инвалида в обычного человека.
— Хорошо, — сказал Акерман, — итак, ты ощущаешь себя инвалидом. Можешь оставить либо именно это ощущение, а можешь поменять его на какое-то другое. Решать только тебе. Сядь! Дайте ему микрофон. — Акерман показал пальцем на мужчину, стоящего слева от меня. Волосы мужчины были окрашены в темно-синий чернильный цвет. Пообщавшись с ним во время перерывов, я выяснил, что он был музыкантом. У него был мягкий женский голос, который придавал ему гомосексуальные черты, от чего он и страдал.