Заслон(Роман)
Шрифт:
Нет, они не отзвучали, они врезались в сердце и остались в нем навсегда, эти ленинские слова. Эх, ребята, амурские ребята, зачем вы послали меня одного?! Как я хочу, чтобы вы сейчас уже знали, что поколение пятнадцатилетних будет жить при коммунизме. А если ты ровесник века? Если тебе уже двадцать? Но чем лучше будут жить люди, тем они будут жить дольше. И мы сделаем все, чтобы нашим людям жилось хорошо. Да, в конце концов, важно не это. Разве Ленин не будет жить при коммунизме, заложив фундамент здания, которое строить нам, молодым и сильным? И впервые Петру приходит мысль о бессмертии человека, чьи мысли,
…Ночью Петр Мацюпа бродит по уснувшей Москве. Он не знает, найдет ли дорогу обратно, в общежитие; но если все равно не заснуть в эту ночь, так стоит ли беспокоиться о крыше над головой?
Он проходит по Красной площади мимо угрюмо-молчаливых стен Кремля. Лобное место с гремучей ржавой цепью, не единожды обагрявшееся кровью лучших сынов России. Расписной, как игрушка, собор Василия Блаженного. Широкий и гулкий в ночи Москворецкий мост.
Мацюпа облокачивается на перила. Внизу смутно поблескивает вода, и столбы света с Софийской набережной дробятся в ней, совсем как в Амуре сахалянские огни. Озаренное внутренним пламенем грубоватое лицо Петра становится прекрасным. Ребята, амурские ребята, если бы вы только знали, что придет время, когда то, что говорится в Москве, в тот же час можно будет слушать в любом городе страны. А сколько чудес произойдет, когда мы научимся пользоваться электричеством!
Петр Мацюпа углубляется в кривые переулки Замоскворечья, идет мимо заколоченных лабазов и магазинов, мимо каменных громад и подслеповатых домишек Большой Полянки. Люди будущего познают Москву иной: она помолодеет, станет одним из красивейших городов мира, на ее залитых светом просторных улицах будут шуметь высокие деревья и расцветать диковинные цветы. Такой сделает ее рабочая молодежь, если станет жить по заветам Ленина.
Еще там, слушая Ленина в огромном зале, он, Мацюпа, дал себе слово быть таким, чтобы при новой встрече не опустить глаза перед живым и проницательным взглядом вождя и достойно ответить на любой его вопрос. Внезапно ему приходит мысль, что фамилия Мацюпа звучит для будущего крайне неблагозвучно, и он тут же решил, что отныне станет называться Милославским.
В этот поздний предрассветный час, когда преисполненное восторга сердце Мацюпы рвалось к родной земле, в Благовещенске было уже утро, и, что его несказанно удивило бы, в городском театре возник разговор и о нем.
Съезд Красной Молодежи Амура… Двенадцать молодежных организаций объединились в одну — коммунистическую. Комсомольцев в области стало три тысячи.
Девять обстоятельных докладов, сообщения с мест, выборы областного бюро РКСМ, все это было ново, волнующе, необычно для крепких парней в картузах и сапогах гармошкой, для девушек в длинных, чуть не до пят, платьях; их глаза горели огнем вдохновения и счастья.
В это утро они собрались в последний раз на веранде театра в ожидании фотографа.
— А
Булыга засмеялся, спрыгнул с перил.
— Второй съезд комсомола, — начал он негромко, — состоялся год тому назад. Всего год, но враг тогда был еще всюду. В Благовещенске сидели японцы. Они были в Свободном. Они были в Приморье. На юге России бесчинствовали деникинцы…
— А в Сибири? — быстро спросил светловолосый паренек, сидевший на ступеньке лестницы. — В Омске?
— Сейчас отвечу и тебе, омич! — Разговор двоих становился общим. — Второй съезд комсомола принял решение мобилизовать в прифронтовой полосе и поставить под ружье сто процентов комсомольцев, а во всех других организациях РКСМ — тридцать.
— Я стрелять не умею, — пояснила девушка.
— Ты бы этому скоро научилась, — успокоил ее Саша. — Да, товарищи, все комсомольцы тогда, в том числе и девушки, ушли на фронт… Вот тогда-то и были разгромлены в Сибири войска «правителя Омского» Колчака.
— А от нас, от амурцев, был кто-нибудь на том съезде? — весело спросил Орлик.
— Нет. Связь с центром была прервана из-за фронтов. Но вот на днях в Москве открылся Третий съезд комсомола, и делегатом на него мы послали Петра Мацюпу, которого вы вчера, так же как и меня, выбрали в бюро облкома. Тут вот говорят: знать не знали, кого выбирали. И немудрено! Ведь на съезд он пошел еще в августе, чтобы быть в Москве к октябрю. Когда-нибудь этому не поверят: пешком пошел на съезд. Дети ваши не поверят, не говоря уже о внуках!
Все засмеялись, уж очень смешно это было сказано: дети, внуки…
— Так ведь «читинская пробка» была, — напомнил кто-то из задних рядов. — Да и Москва… что ж тут поделаешь, если она такая дальняя!
— Придет время, и наши делегаты станут летать в Москву на аэроплане, — сказал Булыга. — Да и вы тоже, если окажутся там дела.
— Я? Они? — стриженая девушка даже покраснела и, показывая пальцем на товарищей, уточнила: — Мы — на аэроплане?!
— Все достижения науки станут доступны трудящимся, тем, кто строит новое общество. Иначе не может быть! За это умирают наши отцы и братья и, может быть, умрем мы сами, — ответил девушке Саша.
— А мы и не боимся смерти! — выкрикнул кто- то. — Сколько наших японцы и белые побили, а из области убрались, и сюда им хода — тю-тю!
— Да, среди амурцев было немало героев, и будущие герои есть среди вас. Но еще мы должны думать и о мирном строительстве нашей республики. Сказать по правде, я более всего озабочен, успел ли к съезду наш Мацюпа.
— Ну как же можно не успеть? — с детской обидой произнесла стриженая девушка.
— А мог и задержаться! — Булыга пошел вдоль первого ряда, вглядываясь в юные взволнованные лица. — Я вот много поездил по области. Мой район весь по линии железной дороги, так ведь не раз бывает: поезд стоит, а пассажиры идут добывать дрова. Ну а если так повсеместно?! Посчитайте-ка, сколько станций от Сибири до Москвы! Нужно, чтобы дрова были у нас в школах, на вокзалах, в семьях народоармейцев, нужно обогреть осиротевших от рук интервентов. Вот тогда мы будем настоящими комсомольцами.