Заслон(Роман)
Шрифт:
— Отлежись день-другой, а то свалишься. Климат наш, что ли, тебе не по нутру? — Он даже хотел позвонить какому-то доктору, чтобы тот осмотрел «ответственного работника облкома», но Булыга обернул все в шутку:
— Пускай медведь в берлоге отлеживается, у него жира много, а комсомолец должен быть поджарым, на ногу легким. — На этом забота о здоровье и кончилась; не то время, чтобы, сидя у печки, микстурки глотать.
У распахнутых настежь калиток топтались женщины. Визгливо перекликались:
— Из грязи да в князи! Забурхановская слобода…
— Слобода?! Да виданное ли дело, милушка, чтобы
— Ан и не брешут! Справку мне выдали: «Дана жительнице Забурхановской слободы Лукерье Галушке…»
— Батюшки-светы, уж и справки выдают! Да на что тебе, Луша, тая справка потребовалась?
— Нужна мне справка, как тополи бантик! Спирт у меня нашли. Пять банчков взяли, злыдни. Так вот, чтобы не сумневалась, бумажку оставили.
— Святушки! Коммуния спирт по чужим избам ищет! По мне, если выпить захотелось, выкладай деньги чистоганчиком.
— Вер-рна! Ты бы, Лушка, так и сказала: мой спирт, хочу — пью, хочу — по шее надаю!
— Не выпить они берут, а борются! Контрабанд, говорят, нынче не положен, говорят.
— Ну и что ж, что контрабанд?! На том контрабанде Забурхановка стояла и стоять будет. И Горбылевка тожеть. Поди, она теперь, по-ихнему, тожеть слобода?
— А ляд ее знает… — Заметив одинокого пешехода, бабы приумолкли, посунулись за калитку. Булыга улыбнулся, прибавил шагу.
Из домика напротив высыпала пьяная ватага. Запела в умелых руках гармонь. Подхватили разухабистые голоса:
Эх, тешша моя, Тешша ласковая. Из кармана все даяны Повытаскивала…Анастасия Карповна заперла ставеньки своего домика, потрогала рукой болты, крикнула громко: «Вложите чекушки, што ль!» — но вспомнила, что там ни души, запахнула шубенку и стала в калитке, невысокая, улыбчивая, кутаясь в теплый, с узорной каймой, платок. Катилось серединой улицы чужое веселье. В который уже раз пересматривала женщина свою нелегкую жизнь. Худое началось по осени восемнадцатого, когда ушли красные в тайгу, а сын ее, Кешка, остался в городе и пошел в белую милицию служить. Соседки с Карповной тогда и здороваться перестали, а которые побойчее, нет-нет да и кольнут:
— Иуда тоже продался за тридцать серебренников, а потом и подвесился на сухой осине. Так-то… Погодите, возвернутся обратно наши.
Молчала, терпела, плакала по ночам. Появлялись в доме чужие люди, прятались в подполье, и нельзя было их ни приветить, ни по имени-отчеству назвать. Полегчало на душе, когда узнала, что остался Иннокентий в городе не с дурной головы, а по заданию партийного комитета. Снабжал он подпольщиков оружием, таскал из белой милиции печати и штампы да старые паспорта. Смывали те паспорта в бане у соседа Чупина вместе с ребятами из подпольной боевой дружины. Булыга, слушая ее, не удивлялся. Разве не такой была скромная сельская фельдшерица — его мама и ее сестра-учительница — мать Всеволода и Игоря Сибирцевых? Разве не хранили они молчаливо сыновние тайны и не прятали оружия?
…Горше горького стало ей, как призвали Кешку в колчаковскую армию и пришел он домой прощаться в новеньком военном
Сколько мук приняла. Эти грозятся, и от тех пощады не жди: поймают сына, не помилуют — расстрел. Вдруг Кешка знак подал, что обосновался в партизанском отряде старого дружка Макарова-Зубарева. Тут уж от сердца немного отлегло. А как пришло время и выбили белых с японцами с Амура, партизаны те и дальше пошли, то стал ее Кешка в городе Нерчинске в начальниках ходить. Ну да Саша знает его теперь..
Чужая мать вводит его в дом. Молча, плечом к плечу сидят они у остывающей плиты.
Булыга встал, начал одеваться. В падавшем из окна мутном свете он казался еще выше, еще тоньше. Вот непоседа, как его удержать в стынь такую!
— Саш, давай ужинать соберу? — Нет, мотнул головой. Стесняется. Никогда не сядет без ребят. Оделась Анастасия Карповна тоже, вместе на улицу вышли.
Прошла с полными ведрами соседка, потопталась на снегу у своей калитки, спросила:
— Может, постояльцев своих поджидаете? В ночлежке один.
— Бреши боле, в ночлежке… — обиделась Карповна. — Чи я добрым людям в крыше отказала? Чи я вечерять им не сгодувала, шо он вцепился в то треклятое место?
— Та они из ночлежки клуб якойсь роблют. Будет, кажут, в нем просторно да красовито. И девок моих на подмогу звали, та я не пустила.
Покачала Карповна головой и ответила шуткой на приветливую речь:
— Ну и я пойду да загоню своего домой батожиной доброй! — А мороз крепчал, хватал за нос, и не пошли они с Сашей, а побежали.
…Желтый мрачноватый дом сиял огнями. В длинном, холодном коридоре ночлежки раскрасневшиеся девушки терли голиками некрашеный пол и смывали водой из ведер. От горячей воды поднимался пар, оседал на темных бревенчатых стенах, и они блестели, будто их прошибло потом. Круглолицая девушка подняла голову, узнала Лысачиху.
— Помогать пришли или просто так?
— Нахлебник мой где-то тут заблукался, не поможешь ли найти?
— А вы пройдите в залу, там все. — Девушка толкнула рукой дверь и придержала створку красной, распаренной рукой. Они шагнули в ярко освещенную комнату. Свежепобеленные стены отливали снежной белизной. Пахло смолистым деревом от новеньких подмостков, скамеек и столов. Забурхановские девушки и ребята окружили Булыгу с криком:
— Оратель пришел!
— Ты нам про самурая не толкуй, — крикнула белобровая, лет шестнадцати, девица в сбившейся на ухо косынке. — Ты про комсомол давай.