Застава

Лукьяненко Сергей Васильевич

– Продай железо, – попросила Адмира. – Ты же видишь – он у меня гений.

Пагасо посмотрел на меня, будто спрашивая совета. Я кивнул.

– Я выкуплю свою девочку, – сказал старик и откашлялся. – Машины не боятся доменных печей, они перерождаются в огне… Но иногда, очень редко, у них бывает и лучшая судьба. Стать памятником. Я выкуплю паровоз, художник. И денег мне не надо. Я подарю его тебе. Это лучшее, что я могу сделать для машины, на которой провел всю жизнь. Сделай так, чтобы она летела и не падала.

– Но я так не могу, – как-то по-детски сказал

Теогар, прижимая руки к груди. Я вдруг заметил, что у него очень тонкие кисти и пальцы. Это были бы руки музыканта, если не бугрящиеся под рубашкой мышцы и изрезанные, обожженные, загрубевшие пальцы. Этот человек творил удивительную красоту, но он работал с железом, а железо не щадит плоть. – Я хочу как-то с тобой расплатиться.

– Помоги ребятам, если можешь, – сказал Пагасо. – Это они затеяли такую авантюру. И они хотят помочь друзьям, а это хорошо.

– Я не могу починить паровоз, – растерянно сказал Теогар. – У нас есть только дрезина… теперь она не нужна, правда, Адмира?

– Теперь – нет. Теперь не нужна, – сказала женщина.

Господи, да что же за немыслимый любовный треугольник у них тут был?

– Теогар, – я шагнул вперед. – Скажи, у тебя ведь есть сварочный аппарат?

– Конечно, – с удивлением ответил он. – Как же иначе?

– Ацетилен?

– Ацетилен.

– Ты сможешь подарить нам два баллона? И кое-что сварить?

– Смогу, – радостно сказал Теогар. – А что сварить?

Я поискал глазами какую-нибудь железку или палку. Не нашел – скульптор содержал свой открытый выставочный зал в полном порядке. Тогда я поставил недопитую бутылку пива, которую все еще держал в руке, достал перочинный нож (самый обычный «Викторинокс», в котором пластиковые «щечки» когда-то заменил на собственноручно выточенные деревянные. Кстати, еще до Центрума заменил – пластиковые сломались от времени). Выдвинул маленькое лезвие, подошел к глухой стене пакгауза. То ли из-за местной розы ветров, то ли по случайности, здесь сохранился достаточно большой кусок посеревшей от времени штукатурки.

На нем я и стал вычерчивать то, что хотел получить от Теогара.

– А… – задумчиво произнес он через минуту. – Понял…

– Сможешь? – спросил я.

– Да. Только вот это… как оно называется? Форсунка?

– Сопло, – сказал я по-русски.

– Сопло, – старательно повторил он незнакомое слово. – Его надо вот таким сделать…

Несколькими резкими движениями собственного ножа – куда более внушительного, чем мой, – он подправил чертеж.

– Я не инженер, не знаю, – признался я. – А почему ты так решил?

– Так красивее, – сказал скульптор. – То, что красиво, лучше работает.

– Он прав, – сказал из-за его спины Пагасо. – Это я тебе говорю, а я знаю. Мы экспериментировали с реактивной тягой. Для серьезного дела не годится… но сопла были такими. А их считали настоящие инженеры.

– Значит, не получится? – переспросил я.

– Ну почему же? Не годится для серьезного дела. А для дрезины, – Пагасо усмехнулся. – Попробуем.

Рычаги, посредством которых дрезина приводилась

в движение, были срезаны – как и большая часть механизма. Остались рама, колеса и тормоза.

И два баллона с ацетиленом, один из которых был соединен через редуктор каучуковой трубкой с соплом. Сопло было прекрасное – большое, размером с казан, на котором в Азии готовят плов на целую свадьбу. Собственно говоря, именно казаном (точнее, его местным аналогом) сопло и было в девичестве.

– Бред сивой кобылы, – сказал Ашот. – Ударник, мы и впрямь просили тебя что-нибудь придумать. Но что-нибудь реальное!

– Не нравится пепелац, Скрипач? – с иронией спросил Хмель.

– Да, не нравится! – взвился Ашот. – Гравицапы у него нет! Ребята, он не поедет! А если поедет – то взорвется! А если не взорвется, то все равно скорости никакой не даст! Надо было не тратить четыре часа на это рукоделие, а гнать дрезину вперед. Проехали бы… уже километров пятьдесят бы проехали!

– До Иртана двести с лишним километров, – заметил Пагасо. – Если будете очень стараться, то разгоните дрезину километров до двадцати, двадцати пяти. Но десять часов такой темп не удержите.

– А эта бандура до скольких разгонит? – требовательно спросил Ашот. – Тяга большой не будет, и не надейтесь! Чистый ацетилен, без керосина и кислорода, топливо плохое.

– Ты-то откуда знаешь? – удивился я.

– Я Бауманку кончал, – гордо сказал Ашот. – Понятно? Я инженер… по образованию.

– Когда ты ее кончал-то? – насмешливо спросил Хмель. – При Ельцине или при Горбачеве? По специальности хоть день работал? Ты давно не инженер, ты коммерсант.

Ашот побагровел.

– Я не коммерсант! – закричал он. – Я – пограничник! А что фирма на Земле есть… так надо патроны покупать, папе-маме помогать, девушек в ресторан водить!

– Ребята, спокойно! – я поднял руки. – Брейк! Поедет эта фигня или нет, разгонится или встанет – проверим на опыте. Если бы у Теогара еще оставался кислород – поставили бы кислородный баллон, но кислород кончился на сварке. Если бы в Центруме существовал керосин – добавили бы насос с керосином, но керосина тут нет. Обошлись тем, что имеем! Кто боится – может остаться здесь или вернуться домой. Я поеду. Попробую.

Ашот витиевато выругался по-армянски. И совершенно спокойно сказал:

– Ну так бы сразу и сказал. А то развел демократию – «нравится, не нравится…» Не нравится! Но поедем! Мне, может, много чего в жизни не нравится, но альтернативы-то нет…

– Вот этьо правьильно, – одобрила Эйжел. – Всьё равно я не могу качать рычагьи, рука поломана. А у тебя пальчик больит.

Ашот заворчал, но отвечать не стал.

– Пошли? – спросил я. И поправился: – Пошли!

Мы забрались на дрезину – четыре калечных идиота, включая меня – дурака-предводителя, Хмеля – пребывающего в постоянной экзальтации после чудесного исцеления от заикания, Ашота – с его больным пальцем и мрачными предчувствиями как следствием технического образования, и Эйжел – наемницу с «поломанной рукой» и врожденным равнодушием к опасности.