Застывшие в поцелуе
Шрифт:
– Если ты хочешь сигануть с 41-го этажа вниз, то заранее составь на меня завещание. Потому что именно мне придётся собирать тебя потом по кусочкам, разбросанного на асфальте, а это зрелище не для слабонервных, – с легкой ухмылкой и убедительно умным лицом говорил Глеб. – Откуда здесь коллектор?
– Квартира отца находится в залоге. Мы должны за неё заплатить или съехать. Счета отца пустые. Вот как-то так, – рассуждал Герман.
– А как же его открытия, оцениваемые в миллионы? – недоумевая, Глеб смотрел на брата.
– Есть
– Ты всё-таки нашел? – Глеб внимательно изучал написанное.
– Шифр к сейфу, которого нет, – Герман артистично развёл руками, демонстрируя свою эрудицию и великих классиков. – Ни дома. Ни на работе. Нигде. Зачем ключи от двери, если нет двери? А был ли мальчик?
– Ты смотрел в компьютере?
– Он чист и невинен, как детская слеза.
– Значит, у нас только этот лист бумаги. Не густо, – Глеб глубокомысленно усмехнулся, как делал это всегда, но за всем этим скрывалась лишь простодушная улыбка. – И в отличие от тебя, при любых обстоятельствах, я люблю жизнь и не люблю работать, вот такой нравственный урод.
– Это точно, – сухо ответил Герман, экстравагантно стряхнув пепел с сигареты.
Ему легко и приятно было находиться в компании с братом. Глеб рассмеялся, как смеётся ребёнок, не задумываясь, о чём он говорит и искренне веря – всё, что он говорит, является непоколебимой истиной:
– Я – герой своего времени. А вот кто ты? Ты словно оказался не в том времени и не в том месте. Может быть, ты хочешь повторить героическую жизнь нашего отца? Но для начала рассмотри его биографию под большой увеличительной лупой, и тогда реши для себя, ты действительно этого хочешь?
– Кофе и хаоса! – воскликнул Герман, иронично разбрасывая на пол аккуратно сложенные вещи домработницей Амалией Генриховной, которая досталась ему в наследство от отца вместе с квартирой на 41-м этаже, гардеробной, антикварным столом и декоративным сухим деревом.
Худая невысокая женщина без возраста, малоразговорчивая, серьёзная, в круглых очках и со строгой причёской из неокрашенных волос, была образцом преданности, пунктуальности и аккуратности. Она доводила квартиру до совершенства, являясь активным борцом на протяжении всей своей жизни с пылью, беспорядком и нездоровым питанием.
– Ничего не трогайте! – сухо произнёс коллектор. С блокнотом и ручкой, он тщательно осматривал всю квартиру, от шариковой ручки до состарившегося во времени, сделанного из кожи саквояжа, не один раз штопанного местным сапожником, и что-то неразборчивым почерком фиксировал в свой невзрачный, замусоленный от жира блокнот.
– Я вижу, вас повысили в должности, – подтрунивая, заметил Герман. – Каково это, быть коллектором? Палач лишает человека головы, и это более гуманно. Вы же забираете состоявшуюся жизнь, при этом не сочувствуете, и даже не краснеете,
– Зря вы так. Совесть – это артефакт прошлого века. Сегодня же она утратила свою свежесть и актуальность, – серьёзно говорил мужчина, не отрываясь от своей работы. – Я всего лишь чиновник, соблюдающий порядок. Моя профессия, что ни говори, самая полезная для общества.
Глеб сидел возле антикварного стола, когда-то принадлежавшего отцу, за которым он сделал многие открытия. На столе зияло светлое пятно от кружки, оставленное на дорогой мебели.
– Ты пил кофе за папиным столом? Что на это скажет Амалия Генриховна?
– Наверное, она бы умерла вместе со столом, – предположил Герман. – Или превратила его в алтарь науки. Представляете поток паломников, желающих прикоснуться к священной реликвии. За этим столом наш отец сделал величайшее открытие, перевернувшее весь мир.
– Поверить не могу, ведь ему лет триста, а может, и более, – улыбаясь, парировал Глеб. Какой-нибудь мастер из Средневековья вытачивал этот стол, не предполагая, что пройдут столетия, уже не будет ни его, ни его детей, ни его внуков, а стол будет жить дальше, словно он бессмертный. У человека есть душа, и он смертен, а есть ли душа у стола?
– Душа всегда когда-то осеняет своим присутствием. А как вы считаете? – Герман обратился к коллектору.
– Стол, работы мастера XVI века. Вижу червоточинку от жучков, это не уменьшает его стоимость, а пятна от неаккуратности использования снижают цену на тридцать процентов, – мужчина под огромной лупой внимательно рассматривал стол, разыскивая его изъяны. – Насчёт души, она меня нисколько не интересует, поскольку не имеет веса, значит, её не существует.
Натянув отцовские очки себе на нос, Глеб с серьёзным лицом процитировал своего родителя:
– Мастер грязными руками ел креветок, создавал своё творение, и дерево впитывало его жизнь в себя. Но пришла невозмутимая Амалия, и маленькими ручками день за днём стала оттирать душу, как ни парадоксально, обычной тряпкой от пыли.
– А вот здесь царапина от кота, вот видите, – не без удовольствия воскликнул коллектор. – С вас причитается штраф за причинение ущерба государственному имуществу. А кота придётся выбросить.
– Кота никогда здесь не было, – серьёзно констатировал Герман. – И брат это может подтвердить, даже на Библии поклясться, если понадобится. Но если вас устроит, что кот всё же был, то можете и кота вместе с Амалией Генриховной конфисковать, вместо штрафа.
– Вы всё острите, – сухо повторял чиновник, тщательно внося всю информацию в свой блокнот. – Коты и домработницы не подлежат конфискации. Вы вели неправильный образ жизни, поэтому кот останется без дома, а женщина без работы.
– Вы когда-нибудь читали трактаты Авиценны? – серьёзно поинтересовался Герман. – Я нашёл их в библиотеке отца с его пометками и комментариями.