Застывшие в поцелуе
Шрифт:
– Скажи честно, ты любил отца? – спросил Глеб, и в комнате между братьями повисла неудобная пауза.
– Я был ему предан. Я его уважал, – говорил Герман, заготовленной фразой оратора, словно речь шла не об отце, а о чужом человеке. – Думаю этого достаточно, чтобы быть хорошим сыном.
На столике стояла фотография – Герман, отец и Глеб. Герман посмотрел на фотографию и задумался: почему завещание отец оставил на него, забыв о Глебе, ведь он был его любимцем? Брат не возмущался, но в душе был обижен и надеялся, что, когда Герман разумно распорядиться всем, что оставил отец, он щедро поделится с ним. Герман с отцом мало общались, ведь отец всегда был занят и напоминал запрограммированную машину. Он мало говорил о работе, последнее время его глаза были
«Кем был отец?» – не раз задавал себе вопрос Герман. Глеб похож на него, у него такая же коммерческая хватка бизнесмена. Когда-то в молодости отец Германа начинал простым инженером, с заразительным смехом и детской улыбкой, неутомимой жаждой жизни, и у него были мечты и планы. Он планировал свою жизнь, словно в запасе у него сто человеческих жизней, чтобы столько успеть сделать. Незаметно он превратился в инженера-миллионера. И его теперь больше волновали не открытия, а деньги, которые он может заработать. Самым страшным пороком в его понимании было бесцельно потерянное время, похожесть на всех остальных, отсутствие мечты, как символа путеводной звезды, влекущей его к новым неизведанным далям. Он был похож на азартного карточного игрока, который всегда выигрывал.
Герман с ностальгией вспоминал то счастливое время, когда они с отцом в гараже собрали первую детскую железную дорогу. Когда Герман первый раз запустил поезд, он почувствовал себя самым счастливым человеком, словно он космонавт, открывший дорогу к далёким и неизведанным звёздам. Когда же произошёл тот момент, что этот чуткий талантливый человек превратился в невыносимого деспота? Что заставило его измениться и променять семью на банковские счета? Герман помнил день, когда отец признался ему, что он на грани величайшего открытия, способного изменить мир. Он был счастлив, в нём горел огонь, пока не погас, и тогда он превратился в замкнутого, угрюмого, одинокого, раздражённого и мнительного старика, который прятал под подушкой ключи от банковской ячейки. Он закрылся от всех в своей квартире, пока его не нашли мёртвым за любимым письменным столом. Интересно, был ли он счастлив оттого, что успел сделать, или, напротив, был разочарован результатом своих побед? Кем он останется в памяти потомков: гением, тираном или безумным стариком?
– А я скучаю по нему, – искренне ответил Глеб. – Каким бы он ни был. Просто скучаю. К чёрту наследство!
– Нет, не к чёрту! – Тролль загадочно начал свою тронную речь. – Мы продадим все его открытия. Вы закроете долги, и денег ещё хватит, чтобы прожить безбедно десять прекрасных жизней.
– Всего лишь десять? Я думал больше.
– Не остри, Гера, – повторился Тролль. – А я получу свои комиссионные. И всё будет в шоколаде.
– Кроме одного. Никаких открытий нет. Мы даже не знаем, что изобрёл наш отец, разве что этот огрызок бумаги, исписанный почерком отца.
Герман замолчал. В комнате повисла неловкая пауза.
– Это неважно, – воскликнул Тролль. – Все знают, что твой отец что-то изобрёл. Соберем непонятные бумаги, обернём их красной ленточкой и назовём их научными трудами. Глеб умеет подделывать почерк, я умею продавать, а ты найди хотя бы что-нибудь, от чего можно оттолкнуться.
– Но это ведь обман? – тихо возмутился Глеб.
– Жизнь – это шоу, а мир – великий обманщик. Разве ты не обманывал своих родителей, притворяясь хорошим мальчиком? А ты, Герман, не обманывал свою девушку, обещая любить её всю жизнь? – Тролль с грустью посмотрел на фотографию девушки, стоящую на журнальном столике. – Правда в том, что все хотят быть обманутыми. И мы не исключение…
– Я бы не хотел быть обманутым, – тихо противоречил Глеб.
– Ты думаешь,
– Ты не видел настоящих фальсификаторов, – красноречиво говорил Тролль, словно он был на митинге. – Мы продадим открытия твоего отца, и поверь, покупатель будет счастлив стать обладателем загадки, которую никогда не разгадает. Счастье обладать тем, чего желает весь мир, и не понимать, что это есть на самом деле. По моему опыту, это стоит огромных денег. В общем так, я к юристу смотаюсь, посмотреть договор с покупателем. Глеб завершает работу по переезду, а ты, Герман, собери всё что может сойтись под наследство, встречаемся здесь в 16.00. Не опаздывайте.
Тролль так же быстро исчез, как и появился.
– Сегодня день Вероники, я думал ты её быстро забудешь, – Глеб взял в руки фотографию девушки, о которой упоминал Тролль. – Мне нравились её длинные рыжие волосы.
Вероника была подругой Германа. Пять лет назад они возвращались домой в автомобиле. За рулём был Герман. Произошла авария, она погибла, а он остался жив.
– Разве это сейчас имеет значение, – ответил Герман. – Ты хотел меня спросить о другом, но вспомнил про неё. Возможно, ты хотел узнать, считаю ли я себя виновным в её смерти? Так? В тот день мы отдыхали, но мне написал отец, что я ему срочно нужен, и я, бросив всё, помчался к нему. Потом эта авария.
Герман старался забыть всё то, что причиняло ему боль. Наверное, она торопилась жить, поэтому её жизнь была такой яркой и короткой, словно звезда в небе родилась, осветила Вселенную и упала в небытие. Если он и вспоминал её, то видел всегда издалека, стоящую к нему спиной, он никогда не видел её лица, возможно потому, что после аварии от лица ничего не осталось. Однажды он принял много снотворного, чтобы соединиться со своей возлюбленной. Уснул и увидел сон, в котором была она. Герман хотел войти в комнату, где они раньше жили вместе, и увидел через дверную щель её, в красном платье, подаренном ей Германом, подчеркивающим её длинную мраморную шею, и рядом с ней мужчину, держащего ребёнка на руках. Она с такой нежностью смотрела на этого чужого незнакомого мужчину, и, видимо, почувствовав взгляд Германа на себе, обернулась. В её глазах был холод, раздражение и недосказанность, может быть, она хотела ему сказать о любви, а может быть, этот молчаливый взгляд обвинял его в её смерти.
– Когда это случилось, – продолжал Герман, – её уже не было. Я приехал к отцу и спросил его, что случилось? Из-за чего я так спешил к тебе, гнал машину? Он ответил холодно и отстранённо, как будто ничего не случилось: «Так ничего важного. Я рад, что ты жив. Мне жаль её, но таких Вероник, у тебя будут сотни…»
– В этом весь отец, – Глеб оторвал Германа от воспоминаний. – Я знаю, ты всегда хотел понять отца: гений он или тиран? Но ты никак не можешь принять, что он обычный человек, как мы все, подверженный порокам, слабостям и сомнениям. И тебя это убьёт, потому что быть таким как все, это ниже твоего достоинства. Ты боишься признаться себе, что хочешь вернуть отца, чтобы вернуть прежнюю жизнь. Но мертвые не возвращаются, а жизнь, как ни парадоксально, продолжается, хочешь ты этого или нет.
– Ты думаешь, мы правильно поступаем? – с кислой улыбкой произнёс Глеб.
– У нас нет выбора.
– Как тебе Алхимик? Правда, странный тип?
– Алхимик? – Герман пытался вспомнить всё, что связано с этим именем. Но обрывки мыслей терялись, растворялись, как корабли в тумане, и он пытался за них ухватиться, чтобы что-то понять: загадочный клуб экзорцистов, убогая квартирка, множество дверей. Он очень удивился, как смог он так сильно проникнуться сном. Он пытался уловить сон, как птицу за хвост, но сон ускользал, и ускользал, как аромат духов. Экзорцисты? Причём тут экзорцисты? Кто такой Бальтазар? Бальтовар? И что вообще ему приснилось, что его так сильно впечатлило? Ах, Алхимик. И он вспомнил отчётливо вчерашний вечер. Очередная вечеринка на 25-м этаже Сити Холла. Контингент отобран. Представители «бриллиантового круга», богатые и знаменитые.