Затерянная улица
Шрифт:
Из дома он сбежал, потому что хоть и прикидывался смельчаком, а отца все-таки боялся. Выучиться какому-нибудь ремеслу ему даже в голову не приходило, и жил он чем и как придется. Он свел компанию с Верзилой Рыжим и Бабишем Неженкой, самыми отпетыми из здешних мошенников. Каждую весну приятели забавы ради отправлялись в горы к озерам, которые хуже других охранялись. Там они бросали в воду динамит. Убитую или оглушенную рыбу взрывами швыряло в воздух. Они собирали ее прямо руками и продавали в окрестных деревнях, и на озерах ни о какой рыбной ловле и думать было нечего, по крайней мере до следующего сезона. Когда Теодюль прослышал о подвигах сына, его охватила дикая ярость. Теперь никто не осмеливался даже близко подходить к Хрустальному озеру: Теодюль бродил по его окрестностям с карабином в руках.
Но
Увидев сына, Теодюль тяжело вздохнул, потом обернулся к жене и едва слышно прошептал:
— Флорестина, давай сюда свой молитвенник.
Жена принесла книгу, Теодюль взял ее дрожащими руками и, собрав последние силы, сказал сыну:
— Клянись на молитвеннике матери, что, когда меня не станет, ни ты, ни твои дружки не тронете Хрустального озера.
Парень раздумывал, переминаясь с ноги на ногу. Его так и подмывало отказаться наотрез: ведь это была настоящая удача, наконец-то он мог рассчитаться с отцом. Но ему мешал то ли страх, то ли малодушие, а возможно, и стыд. Он вяло поднял руку и пробормотал:
— Ладно, клянусь.
«Плевал я на эту чушь, — думал он со злостью, — лишь бы старик помер, а там поглядим».
Но умирающий, который не отрываясь следил за сыном, казалось, угадал его тайную мысль, и тогда, как прежде, волна внезапного гнева захлестнула Теодюля. Точно чудом вернулись к нему силы, глаза его загорелись страшным огнем, он выпрямился и крикнул сыну:
— Слушай меня! Если ты вдруг нарушишь клятву, я вернусь, чего бы ни стоило, вернусь и потребую у тебя ответа!
Страшная икота сотрясла его тело, и он замертво упал на подушку. Ему закрыли глаза, положив на каждое веко по большой монете, подтянули салфеткой челюсть, обвязали четками пальцы. Но и в смерти он сохранил грозный облик неумолимого вершителя правосудия. Когда жители местного прихода собрались, чтобы проститься с его прахом, то даже самые храбрые из них в страхе осенили себя крестным знамением: не миром смертного сна веяло от лица покойного — нет, с угрожающим видом он словно предостерегал кого-то.
Таназ скрывался и пил горькую все три дня, что отпевали его отца. Иногда он вспоминал о Теодюле, но тут же его охватывал прежний страх. Домой он, правда, заглянул один раз: надо же было вытребовать у матери жалкие гроши, оставшиеся в наследство. Возомнив себя богачом, он принялся разыгрывать важную персону, угощать вином каждого встречного-поперечного, а потом, поддавшись на лесть приятелей, совсем обнаглел и стал так всеми командовать и повышать голос, что по общему молчаливому согласию был избран официальным вожаком их трио, заместив на этом посту Верзилу Рыжего.
Наступила весна, стаял снег, тронулся лед, и вот начались те самые разговоры, которых втайне опасался Таназ: пора собираться в горы, к озерам. Первым взялся за дело Верзила Рыжий.
— Теперь бы самое время пошарить на Хрустальном озере — старик твой помер, сторожа нет, — ехидно заметил он. Бабиш поддержал его.
Таназ выкручивался как мог. Он изобретал тысячи уловок, даже притворился, что опасно болен. Но Рыжий, который все это время только и поджидал случая разделаться с соперником, изводил его, осыпал насмешками и обзывал трусом до тех пор, пока не вынудил согласиться.
Тотчас же начались приготовления. Рыжий запасал спиртное. Таназ — съестные припасы, а Бабишу поручили собрать рыболовные снасти, раздобыть динамита и накопать полную жестянку крупных дождевых червей. Однажды ясным утром три дружка двинулись в путь и к ночи добрались до Хрустального озера. Они плотно притворили за собой дверь хижины, решив отложить все серьезные дела до завтра, а так как в глотке у них изрядно пересохло, то они тут же и принялись накачиваться спиртным.
Верзила Рыжий, все время исподтишка следивший за Таназом, заметил, что тому словно не по себе и пьет он больше обычного. Тогда Рыжий начал поддевать его всякими едкими намеками. Сначала Таназ, задетый за живое, пробовал защищаться. Потом же, когда под действием алкоголя рассеялся мучивший его страх, он вдруг озлился, хватил кулаком по столу и среди града ругательств объявил, что не боится ни бога, ни черта, ни привидений. Он согласен доказать это на деле и хоть сейчас готов ловить с приятелями рыбу на той стороне озера. Вызов был принят. Они взяли удочки, банку с червями, фонарь и, пошатываясь, направились к двери. Темень стояла хоть глаз выколи. С грехом пополам они разместились в лодке. Бабиш, самый трезвый из троих, принялся грести. На свежем воздухе Таназ постепенно пришел в себя. И вот, как он ни храбрился, сердце ему сжал непонятный, упорный страх. Изо всех сил Таназ зажмурил глаза: ему казалось — вот-вот среди ночных колеблющихся теней возникнет искаженное гневом, бескровное лицо Теодюля. Последние слова отца снова и снова раздавались в его ушах: «Я вернусь, я вернусь!» Теперь Таназ уже горько раскаивался в своем хвастовстве, которое привело его на проклятое озеро. Для храбрости он во все горло заорал какую-то песню, но тут же умолк: так странно прозвучал его голос в глубокой тишине. Слышно было, как на носу лодки хихикает Верзила Рыжий. Где-то вдали заухал филин.
Наконец они причалили к берегу в глубине небольшой бухты. Таназ взял удочку и запустил руку в жестянку с червями. Что-то мягкое, липкое скользнуло у него между пальцами. Таназ посветил фонарем: громадный ярко-красный червяк, каких ему никогда не доводилось видеть, извивался кольцами на дне жестянки; Таназ попытался его схватить — ничего не вышло. Он пробовал еще раз, потом еще и еще — ничего не получалось. Тогда, весь похолодев от неистовой пьяной злобы, он выкрикнул в ночь отвратительное ругательство. Рыжий с Бабишем хохотали во все горло, а он все никак не мог ухватить червяка. Вдруг он замер, лицо его исказилось ужасом. Сдавленным голосом он спросил у Бабиша:
— Где ты копал червей?
Тот, изумленный вопросом, ответил:
— Где, где, да на кладбище! На могиле твоего старика!
— На могиле моего старика?
Наступила страшная тишина. Потом крик вырвался из груди Таназа. Так кричит умирающая родами женщина. У Бабиша и Рыжего кровь захолодела в жилах. Они уставились на Таназа, а тот отшвырнул далеко от себя жестянку с червями, вцепился в весла и принялся изо всех сил грести к противоположному берегу. Лодка стрелой понеслась по воде. Теперь ужас охватил всех троих, и Рыжий с Бабишем, даже не зная, что привиделось Таназу, тоже дико выли, обезумев от страха, а эхо подхватывало их крики и разносило далеко по уснувшим горам. С воплями и криками добрались они наконец до берега, побросали все свои вещи, одежду, провизию и ринулись в лес. На рассвете они наткнулись на чье-то жилье, но не успели переступить порог, как Таназ словно подкошенный рухнул на пол. Его уложили в постель. Пять дней он метался в бреду. Он так буйствовал, что пришлось привязать его к кровати. Его мучили страшные кошмары. Он пытался вскочить, убежать, он кричал диким голосом:
— Это отец, это отец вернулся!
Едва оправившись после болезни, он собрал вещи и исчез.
Лет через десять Орельен Шакуан, который ездил к двоюродному брату в Вунсокет, штат Массачусетс, привез из Америки потрясающие новости. Он уверял, что буквально наскочил на Таназа Пуаре, когда тот с толпой рабочих выходил из ворот текстильной фабрики Вунсокета. Как только Таназ увидел своего соотечественника, он пустился наутек. Похудел он страшно, если верить Орельену, и в городе скрывался под именем Нэйси Пэри. Ходил он, прижимаясь к стенам и поминутно оглядываясь, точно его кто-то преследовал.