Затерянный остров
Шрифт:
— Ну, довольно, Пат, — ухмыльнулся Джабб. — Пора доставить тебя на борт.
Все поднялись. У Уильяма ломило затылок, было тошно. На пристани нещадно палило солнце. Яхта стояла далеко от берега, в глубине лагуны, и перевозили на нее только пассажиров. Уильям с Рамсботтомом проводили Энниса и Джабба на катер, пожали руки и помахали на прощание. Тут Уильям и увидел спешащую к катеру нагруженную свертками Терри. Разрумянившаяся, возбужденная — глаз не отвести.
— У меня всего минута, Билл, — выпалила она. — Но ты пиши мне, хорошо? На адрес «Сапфир пикчерс», Голливуд, или на старый, в Сан-Франциско. Расскажешь, как получилось с островом. И еще: пообещай обязательно навестить меня, если снова окажешься в Калифорнии. А я обещаю, если когда-нибудь попаду в Англию, то непременно заеду к тебе в Бантингем, Суффолк. Даю слово. Нам ведь хорошо было вместе, да, Билл?
— Да, — подтвердил он с напускной беззаботностью. — И всяческих тебе благ, Терри.
— Тебе
Все закончилось. Уильям смотрел вслед катеру, увозящему Терри, потом отыскал взглядом крошечную, но еще узнаваемую фигурку, которая помахала ему с борта. Ее отъезд из мрачной угрозы превратился в печальную действительность. Уильям стоял оглушенный посреди кричащей, поющей, машущей руками толпы, не сводя глаз с «Сапфиры», на которой шли неторопливые приготовления к отплытию, как водится на кораблях. Наконец, когда время, сгустившееся в раскаленный шар, отмерло и потекло дальше, яхта протрубила несколько раз победно и начала медленно разворачиваться. Толпа взревела и замахала еще яростнее, но Уильям не шевельнулся и не издал ни звука. Иллюзорный корабль еще пару минут сверкал боками в лагуне, потом нашел выход в открытое море и начал стремительно уменьшаться, пока не превратился в белую точку, над которой вился легкий дымок.
— Доброе утро, мистер Дерсли, — раздался над ухом чей-то негромкий голос. — Вам тоже грустно смотреть, как яхта уходит? Мне вот грустно. Она принесла хоть какое-то разнообразие.
Голос принадлежал молодой вдове, той самой соотечественнице, миссис Джексон, о существовании которой Уильям уже успел забыть. Он что-то ответил, но пятью минутами позже и не вспомнил бы что. Миссис Джексон тоже что-то сказала, кивнула с благожелательной улыбкой и, к великому облегчению Уильяма, удалилась. От «Сапфиры» остался лишь тающий дымок на горизонте. Уильям еще минуту смотрел ей вслед, потом побрел прочь. Таити и Южные моря потеряли всякий смысл, остались только никому не нужное солнце и бескрайняя голубая гладь, даже Затерянный не имел больше никакого значения. Что сможет теперь выдернуть его из монотонных будней и вернуть утраченное счастье? Нет такого события, и не будет. Уильям безнадежно уставился в пространство невидящим взглядом. Вся жизнь свелась к одной ноющей боли.
Глава девятая
Миссис Джексон и вторая попытка
1
Теперь предстояло заново искать шхуну, которая доставит их на Затерянный, а значит, направляется на дальние острова, как «Хутия», или, еще лучше, на Маркизы. Однако такие шхуны отчаливали из Папеэте не каждый день и не соблюдали четких графиков, поэтому, когда появится ближайшая, — непредсказуемо. Оставалось лишь держать ухо востро и смотреть в оба. Это поручили коммандеру, и он выполнял поручение с удовольствием, снуя со шхуны на шхуну, узнавая новости и слушая шкиперские пересуды. Охота оказалась как нельзя кстати, иначе коммандер скоро захандрил бы, не зная, куда себя деть. По утрам он купался, иногда удил рыбу, но большую часть своего времени посвящал выискиванию шхуны, и Уильям с Рамсботтомом его почти не видели. Такой расклад устраивал всех троих как нельзя лучше.
Через несколько дней после отплытия Терри утрата стала ощущаться еще острее. Уильям словно встал на краю могилы. Даже солнце светило теперь по-другому. Дни складывались из часов, которые нужно было как-то убить. Он мог бы убедить себя, что скоро все пройдет, однако на самом деле не хотел, чтобы все проходило, ведь когда боль притупится, отомрет какая-то важная часть его самого. Он преодолевал время, лопатя час за часом, словно гору щебня. Упоение романтической красотой острова давно улеглось. Нет, красота, разумеется, осталась: все так же полыхали закаты над неприступными утесами острова Муреа, все так же одевались в туманную кисею Диадемы на рассвете. Однако ощущение чуда от самого пребывания на острове пропало. Улицы Папеэте больше не казались Уильяму воплощением романтики — теперь от этих улиц воротило с души. Шхуна стала всего лишь шхуной. Терри увезла с собой заводной механизм, и теперь Уильям не мог самостоятельно воспрянуть духом, требовалась подпитка извне в виде спиртного. Иногда после нескольких бокалов мир преображался, обретая какое-то подобие смысла, однако стоило чуть перебрать, и сердце наливалось жалостью к себе, а вместе с трезвостью приходило опустошение. Внутренняя пустота перекликалась с пустотой наружной: Уильям понял, что за красочным броским фасадом островной экзотики, за незатейливым укладом местной жизни таится огромный вакуум. Вакуум этот наводил страх, словно притягивая взор мстительного божества. Неудивительно, что полинезийцы постепенно вырождаются и что за смехом, песнями и заигрываниями скрыта глубокая печаль. Пустота не дремлет, и они это чувствуют. Все кругом, что белые, что смуглые, делают вид, будто ничего такого нет, стараются замечать только убранный цветами расписной занавес, но если присмотреться повнимательнее, станет ясно: они все
В таком настроении Уильям вместе с Рамсботтомом наведывался в «Бугенвиль» за спасительной дозой чего-нибудь покрепче. Иногда они устраивали пикники или навещали дальние бунгало, где им тоже непременно наливали. Очень скоро Уильям поймал себя на том, что без своей пары бокалов он начинает маяться не только душевно, но и физически. Несколько раз он просыпался разбитый, с гудящей головой, и только целебный ром со льдом или джин приводил его в более или менее сносное состояние. Ему хватало ума осознать, что дело принимает дурной оборот, однако собственное здоровье и благополучие его сейчас совершенно не заботило. Без Терри все это не имело никакого значения. Конечно, оставался еще Затерянный, о нем Уильям не забывал, но ведь через неделю-другую обязательно подвернется какая-нибудь шхуна, и они уплывут отсюда, так что о Затерянном беспокоиться незачем. Нужно просто убить время, любой ценой избежать душевных терзаний и скуки. Да, Уильям понимал, куда катится, однако ореол мученика, романтического героя, махнувшего на себя рукой, щекотал нервы. Пока, до отплытия на остров, другой романтики не предвиделось, поэтому Уильям утешался тем, что есть. Хотя и здесь он не доходил до конца, поскольку ни разу не зазвал к себе ни одну из тех улыбчивых прелестниц-метисок, которые стайками крутились в «Бугенвиле» и на пикниках. День-два после отъезда Терри он не замечал их вовсе, а потом они вдруг завладели всеми его мыслями, несмотря на отчаянную тоску по Терри. Прежде он даже не сознавал, как они прелестны. Высокая хмурая Хина, пухлая малышка Пепе, пышнотелая Теура, веселая белозубая Реватуа — они ласкали взор и одновременно сводили с ума. Каждой полоской сияющей кожи, каждым изгибом, каждым бархатным взглядом они намекали, что умеют дарить забвение и избавлять от тоски не хуже рома со льдом. Однако Уильям в отличие от Рамсботтома, позволявшего себе любые вольности с шалуньями — в ход шли и подтрунивания, и шлепки, и похлопывания, — по-прежнему конфузился и робел перед их чарами. Впрочем, с каждым днем он чувствовал себя свободнее.
С коммандером тем временем дошло едва ли не до ссоры.
— Как я погляжу, — заявил коммандер однажды после завтрака, — вы оба валяете дурака. Вместо того чтобы противостоять разврату, вы ему охотно предаетесь. В тропиках нужно держать себя в руках, иначе быстро скатитесь на дно.
— Какое еще дно? — нахмурился Рамсботтом.
— Вы прекрасно меня поняли.
— Нет уж, договаривайте.
— Хорошо, извольте. По-моему, вы слишком распустились. Я в отличие от вас здешние особенности знаю и с самого начала предупреждал, чем это может закончиться. И не ошибся.
— Не передергивайте, коммандер, — возмутился Уильям. — Можно подумать, мы в бродяги подались или решили тут остаться навсегда.
— Еще не вечер, — парировал коммандер, смерив обоих ледяным взглядом. — Я и такое видел не раз.
— Нам это не грозит, можете не волноваться, — отрезал Рамсботтом. — Так какие у вас остались претензии? Я ведь вижу, остались.
— Да. Вы слишком много пьете и гуляете, оба. Вы не владеете собой. У вас неважный вид, Рамсботтом…
— В жизни так хорошо не выглядел, спасибо.
— А вы, Дерсли, чахнете на корню. Вы сами загоняете себя в гроб, что совсем не на пользу нашему общему делу. Поиски острова потребуют сил. Мы не для того сюда приехали, чтобы сидеть в Папеэте и накачиваться ромом.
— Ну, чем-то же нужно заниматься.
— Это чепуха, Рамсботтом, вы сами знаете. Занятий тут хватает, не обязательно прожигать день за днем в компании лоботрясов и местных девиц.
— Хорошо, дядюшка, — ухмыльнулся Рамсботтом.
— Прекратите паясничать, Рамсботтом! — не выдержал коммандер.
— Паясничать? Нет уж, не обрывайте. Я вас выслушал, теперь и вы меня выслушайте. Вы, коммандер, норовите указывать другим, как им распоряжаться собственным временем и деньгами. Если вам самому что-то не по нраву, значит, и остальным это не подходит. Я много таких, как вы, повстречал на своем веку, да и неудивительно, в Англии их пруд пруди. А я скажу: живи и не мешай жить другим. Ваша драгоценная рыбалка, если на то пошло, глупейшее занятие на мой вкус, но я же вам ни слова не говорю — пожалуйста, рыбачьте на здоровье, мне не мешает. Человеку в радость, так и пусть радуется. А мне, знаете ли, в радость посидеть с хорошими приятелями и да, парочкой хохотушек за коктейлем, приятной беседой и песнями. У вас же все с ног на голову: не нравится вам, а бросать почему-то должен я. Где логика, коммандер?