Затмение
Шрифт:
– Конечно, конечно, – снисходительно согласился он.
– Пока, Джейк. Спасибо.
– Пока, Белла, – прошептал он, когда я помчалась в темноту.
Эдвард поймал меня на границе.
– Белла! – с облегчением сказал он и крепко обнял меня.
– Привет! Извини, я задержалась. Уснула и…
– Я знаю. Джейкоб рассказал. – Эдвард двинулся к машине, и я поплелась рядом. – Ты устала? Я могу понести тебя на руках.
– Нет, все нормально.
– Давай-ка отвезем тебя домой и положим в постель. Как вечеринка?
– Здорово! Жалко, что тебе
– Ты мне непременно обо всем расскажешь. Только выспишься сначала.
– Я не смогу рассказать как следует, – ответила я и зевнула во весь рот.
Эдвард хмыкнул. Открыл дверцу, посадил меня на сиденье и застегнул ремень безопасности.
Вспыхнули яркие огни фар и скользнули по нам. Я помахал Джейкобу, но не знаю, видел ли он меня.
Чарли отнесся к моему позднему появлению гораздо спокойнее, чем я ожидала: Джейкоб и ему позвонил. Добравшись до своей комнаты, я вместо того, чтобы завалиться в постель, выглянула в открытое окно, ожидая возвращения Эдварда. Ночь неожиданно оказалась почти по-зимнему холодной. На скалах, где постоянно дует ветер, я этого как-то не замечала: скорее всего благодаря близости Джейка, а вовсе не из-за костра.
Пошел дождь, и ледяные капли упали мне на лицо.
В темноте можно было разглядеть разве что треугольные силуэты елок, которые сгибал и тряс ветер. Но я все равно напрягала зрение, выискивая другие формы. Что-то проскользнуло, как привидение, в черноте ночи… Может, это был огромный волк… Я слишком плохо видела в темноте.
Потом что-то зашевелилось рядом со мной: Эдвард проскользнул в открытое окно. Его руки были холоднее дождя.
– Джейкоб тоже там? – Я задрожала, когда Эдвард притянул меня к себе.
– Да… бродит поблизости. А Эсми пошла домой.
Я вздохнула.
– Такая холодина. И сырость. Глупо сейчас торчать на улице. – Меня опять пробрала дрожь.
Эдвард рассмеялся.
– Белла, это только для тебя холодно.
В моем сне той ночью тоже было холодно – может быть, потому, что я спала в объятиях Эдварда. Мне снилось, что я мокну под дождем на улице, ветер развевает волосы, мешая смотреть. Я стою на каменистом полумесяце Первого пляжа, пытаясь разглядеть мелькающие на берегу силуэты, едва заметные в темноте. Сначала я не могла разобрать ничего, кроме белого и темного пятен, бросающихся навстречу друг другу и расходящихся в стороны. Внезапно луна засияла сквозь просвет в облаках, и картина стала четко различимой.
Розали, с мокрыми золотистыми волосами, спадающимися ниже колен, набрасывалась на огромного волка с серебристой от седины мордой, в котором я почему-то узнала Билли Блэка.
Я бросилась бежать, но двигалась с раздражающей медлительностью, как всегда бывает во сне. Тогда я попыталась закричать, остановить их, но мне не удавалось произнести ни звука. Я замахала руками в надежде привлечь их внимание. Что-то блеснуло, и я вдруг поняла, что в правой руке зажато длинное, острое лезвие – древнее, сделанное из серебра и покрытое сухой коркой почерневшей крови.
Я отшатнулась от ножа и открыла глаза – вокруг тишина и темнота моей спальни. Прежде всего я поняла, что не одна, и прижалась лицом к груди Эдварда, зная, что сладкий запах его кожи – лучшее средство от любых кошмаров.
– Я тебя разбудил? – прошептал Эдвард.
Зашуршала бумага, зашелестели страницы и что-то легкое со стуком упало на деревянный пол.
– Нет, – пробормотала я, с удовольствием ощущая, как его руки обхватили меня покрепче. – Просто дурной сон приснился.
– Расскажешь?
Я помотала головой.
– Слишком устала. Может, утром, если не забуду.
Его тело затряслось от беззвучного смеха.
– Ладно, утром, – согласился он.
– Что ты читаешь? – сонно спросила я.
– «Грозовой перевал».
Я нахмурилась.
– Тебе же, вроде, не нравилась эта книга.
– Она лежала на видном месте, – пробормотал он. Его мягкий голос убаюкивал. – Кроме того, чем больше времени я с тобой провожу, тем лучше понимаю человеческие чувства. Оказывается, Хитклифу можно посочувствовать, что раньше мне бы и в голову не пришло.
Я вздохнула.
Эдвард сказал что-то еще, что-то тихое и невнятное, но я уже спала.
Рассвет оказался серым и застывшим. Эдвард спросил про мой сон, но я уже толком ничего не помнила. Вспоминалось только, что было холодно, и я очень обрадовалась, когда, проснувшись, обнаружила рядом Эдварда. Он поцеловал меня – долгим поцелуем, от которого сердце заколотилось, – и ушел домой, чтобы переодеться и взять машину.
Я быстро оделась: особо выбирать не из чего. Неважно, кто именно стащил мои шмотки из корзины для грязного белья, важно, что одежды почти не осталось. Если бы ситуация не была такой пугающей, то я бы порядком разозлилась.
Уже собираясь пойти вниз, чтобы позавтракать, я заметила «Грозовой перевал». Потрепанная книжка лежала на полу – там, куда ее уронил Эдвард, – послушно раскрытая на той странице, которую он читал.
Я с любопытством подняла ее, пытаясь припомнить, что говорил Эдвард. Что-то о сочувствии – и не кому-нибудь, а Хитклифу. Быть того не может – вот уж это мне наверняка приснилось!
Четыре слова на странице зацепили взгляд, и я наклонилась, чтобы внимательнее прочесть абзац. Это оказались слова Хитклифа, и я хорошо их знала:
«В этом видно различие между его любовью и моей: будь я на его месте, а он на моем, я, хоть сжигай меня самая лютая ненависть, никогда бы я не поднял на него руку. Ты смотришь недоверчиво? Да, никогда! Никогда не изгнал бы я его из ее общества, пока ей хочется быть близ него. В тот час, когда он стал бы ей безразличен, я вырвал бы сердце из его груди и пил бы его кровь! Но до тех пор – если не веришь, ты не знаешь меня – до тех пор я дал бы разрезать себя на куски, но не тронул бы волоска на его голове!».