Завещание 2. Регина
Шрифт:
И как только мама держится столько лет? Непонятно. Ведь вся женская половина Березово давно положила свои сердца к ногам несгибаемого Килима Ярашевича Вергута. И лишь Вероника Сергеевна Власова оставалась непреклонна, словно королева снежная. Нет, она не опаляла его высокомерием, этим недугом моя мама никогда не страдала, она просто была холодна, «как айсберг в океане», и все. Но это совершенно не мешало ему относиться ко мне, как к дочери и быть самым лучшим отцом в мире. Вон, даже жильем в Москве меня обеспечил.
Оказалось, что
Рассказывая о том, как это случилось, он поведал, что в коридорах общежития встретил коменданта, с которым и решил обсудить этот вопрос напрямую, минуя деканат и ректорат. Мужчина в начале даже разговаривать с ним не захотел, но потом Килим Ярашевич показал ему фотографию, которую всегда носил с собой, а на ней были изображены мы с мамой. Он сказал:
– Неужели вы оставите, эту девочку без крова?
Комендант очень долго всматривался в потертое местами фото. Молчал и рассматривал. А потом вдруг резко сказал, чтобы дядя Килим ни о чем не беспокоился – он все устроит. Мне лишь следовало по возвращении в начале учебного года подойти к нему и получить свои ключи. И уверил, что он меня запомнил. Как внешний вид, так и имя.
Улетала я домой с легким сердцем. Я возвращаюсь в Березово совсем ненадолго. Через несколько недель начнется новый учебный год, в котором я буду уже не школьницей, а студенткой. Чуть больше восьми часов в небе с пересадкой в Тюмени, и мы приземлились на землю моего любимого захолустья. Почему-то в миг выхода из самолета я посмотрела на свою малую родину другими глазами. Скоро я уеду отсюда навсегда. Да, я буду приезжать сюда в гости к маме и дяде Килиму, но это уже не будет моим домом. Я стану здесь гостьей. Я стану чужой…
Но это будет потом. А сейчас я пока дома. Пойду попрощаюсь с памятником Меньшикову, служившим мне порой единственным кавалером, с которым я частенько беседовала. Даже иногда казалось, что он мне отвечал, утешая. Пройдусь по березовым рощам, в которых часто рисовала. то эти чисто русские пейзажи, то только вдохновляясь ими и изображала на холсте что-то иное, навеянное настроением. Спущусь к берегу Сосьвы и обязательно брошу в ее воды камушек, чтобы непременно сюда вернуться. На свою малую родину, где прошла вся моя жизнь. Где я научилась всему, что умею. Где я была счастлива. По-своему, странно, не всегда, но была. А свои корни забывать нельзя. Вот, и я не забуду.
Двадцать девятого августа мама провожала меня в аэропорту Березово в Ханты-Мансийск. Она плакала, а я утешала ее.
– Ты словно на войну меня провожаешь, – говорила я, гладя ее по голове, но она никак не могла успокоиться.
– Конечно, – бойко согласилась мама. – Москва, опасный город. Там каждый день выживания, словно
– Мамочка, не переживай ты так. Все будет хорошо.
– Только звони мне почаще, – попросила она.
– Конечно, – заверила ее я. – Я буду звонить тебе каждый день, а то и несколько раз в день.
– Хорошо, – почти успокоилась она. – Когда ты приедешь за остальными вещами?
А их оказалось на удивление много. Никогда не считала себя тряпичницей, но и одежды, и всяких полезных, и не очень, гаджетов в процессе сбора собралось приличное количество. Поэтому вещи были разделены на две части: «очень-очень нужные» и «не очень-очень нужные». Первую половину я увозила с собой в Москву сразу, а за второй пообещала вернуться, когда окончательно устроюсь.
Объявили посадку. Я еще раз покрепче обняла маму и поспешила к самолету.
Странно, но дядя Килим не пришел меня провожать. Мы почти не виделись после поездки в Москву. Было несколько встреч, но их смело можно было причислить к случайным. Может, нужно было все-таки поговорить с мамой о ее отношениях с Килимом Ярашевичем? Но сейчас, заходя в самолет, скорее всего, уже поздно об этом думать.
Вдруг в кармане джинсов завибрировал телефон. Кто бы это мог быть? Мне редко звонил кто-то кроме мамы и…
На экране смартфона отразилось именно его имя.
– Алло! – радостно воскликнула я.
– А ты что, решила, что я не приду тебя проводить? – раздался в трубке его веселый голос.
– Если честно, даже успела обидеться на тебя, – попыталась сказать это как можно обиженнее, но получилось как-то не очень.
– Выгляни в окошко.
Я тут же сделала так, как он попросил. Килим Ярашевич стоял рядом со взлетной полосой, облокотившись на каменного медведя, что встречал и провожал гостей нашего захолустья. Дядя Килим помахал мне рукой.
– Ты все-таки пришел, – на глаза навернулись слезы.
– Конечно. Даже если твоя мать против, ничто не помешает мне проводить дочь в далекое путешествие, полное приключений.
– Дочь? – удивилась я, пока первая слезинка робко покатилась по моей щеке.
– А кто же? Пусть я и не участвовал в твоем создании. Уж, извини, ты, девочка взрослая, так что я буду называть вещи своими именами. Но ты для меня дочь, и ничто этого не изменит.
– Может, мне тогда следует называть тебя папой? – полушутя, полусерьезно спросила я и даже дыхание затаила, дожидаясь его ответа.
– Мне кажется, давно пора, – дядя Килим широко улыбался.
– Ну, что, папа, будут какие-то напутственные прощальные слова? – спрашивала я, наматывая сопли на кулак.
Сложилось такое впечатление, что дядя Килим даже подзавис от моего обращения, но потом быстро нашелся и сказал:
– Хорошо учится, с плохими людьми не водиться, без любви парням не давать и, если что, сразу мне звонить!
– И ты приедешь?
– Не сомневайся. Помнишь, я же обещал, что всех за тебя порву.