Завещание бессмертного
Шрифт:
— А у нас принято, чтобы, обращаясь ко мне, все говорили «величайший» и «бессмертный», — нахмурился царь.
— Но я не «все»… — робко заметил Луций.
— Да? — переспросил царь. — А я думал, перед моим палачом все равны. А ты?
— Да, величайший… — растерянно пробормотал Луций.
— И «бессмертный» — повысил голос Аттал.
— Да, бессмертный!..
— И чтобы при этом не сидели, развалившись, как у себя в сенате, а падали передо мной ниц!
— Но… величайший… бессмертный…
— Ниц!! — окончательно теряя терпение, закричал Аттал.
Луций растерянно взглянул на него и, встретив бешеный взгляд царя, покорно спустился со стула, встал на колени, поднял голову.
— Ниц! — требовательно повторил Аттал.
Луций, проклиная в душе сумасбродного царя, весь Пергам, помня только о той цели, ради которой он пришел сюда и о той, что уже брезжила на горизонте, манила белой туникой с сенаторской полосой, консульским званием, миллионами Тита, опустился на пол, прижав запылавшее лицо к мягкому ковру.
— Вот так! — удовлетворенно заметил Аттал и, налюбовавшись распростершимся перед ним римлянином, прошел к бронзовому сосуду с водой для мытья рук, начищенному рабами так, что в нем отражалась вся комната: — А теперь налей–ка мне в кубок вина и не забудь, что у нас принято подавать его царю с поклоном!
Унижение, злоба, стыд — все было забыто Луцием.
Торопливо вскочив на ноги, он бросился в угол и, то и дело оглядываясь на стоящего к нему спиной Аттала, быстрыми движениями стал сколупывать рубин с перстня.
Камень неожиданно выскользнул из его дрожащих пальцев, упал на пол и застыл в мягких ворсинках бесценного персидского ковра, словно крошечная капля крови.
«Ай! — закусил губу Пропорций, досадуя на свою неосторожность, но тут же мысленно махнул рукой на рубин: — Пускай лежит — все равно больше уже не понадобится!»
Он быстро отвел глаза от камня, самого дорогого в этот миг самоцвета на земле, потому что на него покупались миллионы Тита, сенаторская туника и целая римская провинция «Азия». Еще раз оглянулся на Аттала. И мгновенно, словно перед его рукой пылал огонь, стряхнул весь яд, оставшийся в перстне, в золотой кубок старинной работы и отдернул пальцы.
«Все!..» — с облегчением выдохнул он про себя, не подозревая, что Аттал следит за каждым его движением.
Прищурившись, царь видел, как карикатурно раздувшаяся в выпуклой стенке сосуда фигура римлянина, беспрестанно оглядываясь, колдует над кубком, разбрызгивая, наливает из кувшина вино, а затем, склонившись в низком поклоне, несет его, словно жалкий раб, на подносе через всю комнату.
— Поставь туда! — с трудом подавляя в себе брезгливость, обернулся он к римлянину, кивая на столик с законченной работой.
Потом посмотрел на Луция, на бюст, сравнивая их. Оставшись доволен сходством, приказал:
— И себе тоже налей!
Луций снова бросился в угол. Пока римлянин наливал себе в серебряный кубок вино, Аттал быстро достал из потайного кармана халата флакончик и отхлебнул из него изобретенное им противоядие.
«Сколько же подданных — советников, жрецов, начальников кинжала, на которых испытывалось действие этого универсального снадобья, заплатили своими жизнями за одну единственную — своего базилевса!» — подумал он и, поднимая кубок, обратился к застывшему на полпути к нему римлянину:
— За окончание работы?
— Да! — поспешно ответил Луций, видя, как Аттал медленными глотками пьет отравленное вино.
Прошла минута, другая. Но ничего не менялось в лице царя. Только мелкая судорога пробежала по скулам.
— Крепкое вино! — наконец сказал он, ставя пустой кубок на столик. — Но вполне терпимое! А ты что не пьешь? — с усмешкой спросил он у Луция. И когда тот, смертельно побледнев, прикоснулся губами к кубку, добавил, отчеканивая каждое слово: — Что так смотришь на меня? Поражен, что я жив? Как видишь, жив. И буду жить, потому что нет в мире ядов, которые бы подействовали на меня. Я вообще собираюсь жить долго. И такого наследника, как твой Рим, — мне не надо. А с тобой я сделаю вот что…
— Величайший, пощади! — роняя кубок, вскричал Пропорций, бросаясь в ноги Атталу. — Не губи, бессмертный!
— Нет, я не велю убивать тебя и не стану платить той же монетой, хотя у меня достаточно ядов, от которых умирают люди мгновенно или живут в страшных муках целый год! — брезгливо убирая полу халата, которую пытался поцеловать римлянин, продолжал Аттал. — Я отпущу тебя. Да, живым! В Рим… — Он вдруг пошатнулся и ухватился рукой за столик с бюстом. — Чтобы там все знали… что Пергам во главе со своим… базилевсом – неуязвим…
Ноги Аттала подкосились, и он упал, увлекая за собой столик с пустым бокалом.
Услышав шум, Луций поднял глаза и вскрикнул от радости, заметив лежащего на полу базилевса.
Пальцы Аттала судорожно цеплялись за ковер. Голова клонилась набок.
«Кончено! — понял Пропорций. — Молодец претор, не обманул!!»
Он стремительно вскочил на ноги, достал из–за пазухи два пергамента, написанных искусным скрибой, подскочил к канделябру, нагрел воск, капая им на ковер. Вернувшись к Атталу, вдавил в воск перстень, не снимая его с безвольного пальца, и приложил сначала к завещанию, а затем — указу, дающему ему право беспрепятственного выхода из дворца и отплытия в Рим из порта Элей.
Царь следил за каждым движением римлянина остывающим взглядом, не в силах вмешаться.
— Все, бессмертный! — наклонился к нему Пропорций. — Не обессудь, что не кланяюсь тебе на прощанье — некогда!
Он, с трудом удерживая себя, чтобы не побежать, ровными шагами вышел из зала. Тщательно притворил за собой дверь.
— Вот указ базилевса! — показал он пергамент охраннику. — Величайший и бессмертный, отпуская меня, приказал передать вам, чтобы его не беспокоили, пока не выйдет сам. Он велел не пускать к нему никого, особенно своего… лекаря!