Завещание предков

Стрелков Владислав Валентинович

— Через Смородину-реку перейдёт только мёртвый. А если через неё перейдёт живой, вмиг мёртвым станет. Но увидеть Смородину можно и живому. Надо только пролить каплю крови нежити в воду любой реки. И эта река станет рекой Смородиной.

— Сказки это всё, баба Мяга, сказки.

Мяга улыбнулась:

— Сказка — ложь, да в ней намёк!

И протянула чашу с напитком.

— Вот, выпей.

Я с подозрением посмотрел на чашу:

— А после я усну, как медведь зимой?

Она рассмеялась.

— Нет, милок. Это просто морс. Пей,

не бойся.

— Я и не боюсь. Чего бояться?

А морс хорош, только странный какой-то привкус у него. Зажмурился и сразу открыл глаза.

Надо мной толпились бояре.

— Володимир Иванович. Жив ли?

Тяжело поднялся и сел. В голове сразу заколотило молотом. Ох, голова моя! Видать, хорошо меня приложило. Посидел минуту и боль ушла. Гул прекратился, и я смог посмотреть по сторонам. Рядом стояли братья Варнавины, множество других, не знакомых мне бояр и Садов, внимательно смотрящий на меня.

— Жив. Вот и славно.

Ощупал голову.

— Чем это меня приложило?

— А заступом. Он пополам треснул, и половиной по шлему вдарило. Потом по тебе конь поганого кувыркнулся. Ты как мёртвый всю ночь пролежал. Наутро заметили, что дышишь. Ну, и слава Богу, что жив.

— Погоди, как всю ночь?

Я опять огляделся. Так. Солнце в зените, а монголы появились к вечеру. М-да. Опять пощупал голову. Справа прощупывалась здоровенная шишка. Опять посмотрел на окружающих.

— А что за бояре вокруг? Или у меня в глазах двоится?

— Это сотня боярина Лисина из дальнего дозора вернулась. Зело нам помогла. Аккурат сбоку поганым вдарили. Ибо совсем нам худо бы было.

— А, вот как. Помоги мне встать, Тимофей.

Поднялся и опять немного переждал лёгкое гудение в голове. Бояре подступили ближе. Один из них вышел вперёд и спросил:

— Что делать-то будем, Володимир Иванович?

Имени его я не помнил, да и не до этого мне сейчас.

— Подождите, бояре, всё потом скажу. Пройдёмся, Тимофей Дмитриевич.

Мы пошли по краю поляны.

— Я помню, как на нас монголы налетели, что потом произошло?

— Сотня боярина Лисина появилась. Это нам её сам Господь послал.

И Садов размашисто перекрестился.

— Дальше что?

— Ну, порубили поганых, потом погубленных да язвленных собрали.

— И сколько погибло?

— Четыре холопа и все мужики, что к лесу утечь не успели.

Так. Значит, в стычке боевые потери понесли только холопы. Понятно, что безбронные. И ещё мужики.

— Дальше.

— Дальше стали решать — что делать.

Интересно. Даже хмыкнул:

— Что же решили?

Садов виновато опустил голову.

— Решили подождать, как ты, Володимир Иванович, очнёшься.

— Мудро-мудро. А почему именно меня стали ждать?

Садов почесал затылок и произнёс:

— Ну, дык, ты Велесов.

Фамилию он выделил специально. Только что это значит? Или я чего-то забыл? Кубин говорил, что Велесов имеет большой вес тут, больший, чем, к примеру, погибший Горин. Но я тут причем? Даже если

они действительно принимают меня за брата, то есть двоюродного брата Велесова, то даже в этом случае, по-моему, требуется решение князя? Или нет? Чёрт, не понимаю я в этих отношениях ничего. Надо у Кубина разъяснить этот вопрос.

В раздумьях подошли к дальнему краю поляны. У совсем потухшего костра сидели два человека. Один пожилой, с длинной бородой, второй молодой, с только начавшими пробиваться усами. Оба с обритыми наголо головами, в кольчугах. Они сидели рядом и смотрели в потухший костёр. Я запнулся об эту картину. Эти два ратника мне кого-то напоминали. Садов подошел ближе и шепнул:

— Лисины. Отец и брат.

Лисины?

А! Григорий Макарович Лисин, он же Кутерьма. М-да. Шепотом спросил у Садова:

— Как звать брата и отца по батюшке?

— Макар Степанович и Илья Макарович.

Понятно. Я кивнул Садову и махнул рукой:

— Иди, собери всех бояр на совет. Я сейчас подойду.

Сел с Лисиными рядом. Они не шевельнулись. Понятно, что их повергло в шок весть о предательстве. Сидели и молчали. Что я им скажу, сам не знаю.

— Почему? Скажи мне как отцу, почему так случилось?

Старший Лисин смотрел на меня, и в глазах его были боль и слёзы. Я его понимаю, но что ему ответить? Все тут у меня спрашивают, как будто я знаю все ответы на все вопросы. Откуда мне знать, что там с Кутерьмой случилось? Как его заставили, мне неведомо. Пытали? Не знаю, хотя на теле его следов пыток не видел. Напугали чем? Не верится, что такого ратника можно напугать. Как его заставили предать? Теперь это тайна, которая прибавилась к другим, многим.

— Я не знаю, как это случилось. Но я знаю, что надо делать.

Уже оба смотрели на меня. Парень поднял голову и смотрел с надеждой. Старый Лисин покачал головой:

— Что тут можно сделать? Клеймо предателя легло на наш род, и его не смыть ничем. Даже кровью. Теперь каждый будет говорить: «Это отец и брат Григория Лисина, того самого иуды».

И оба опять опустили взор вниз.

— А тут ты не прав, Макар Степанович, нельзя опускать руки. Позор смывается не кровью, позор смывается праведными делами. В том числе делами ратными. Очень скоро поганые вернутся, и у вас будет шанс сделать так, чтобы все знали: бояре Лисины — одни из лучших сынов земли русской. Если не опустите руки и пойдёте со мной, то все забудут предателя Григория Лисина, а будут помнить только Гришку Кутерьму.

И, помолчав, добавил:

— А если будут позором поминать, будут иметь дело со мной.

Старший Лисин усмехнулся:

— Твоими устами мёд сладкий пить.

— Отец!

Парень вскочил.

— Отец, я согласен с боярином.

Лисин кивнул:

— Хорошо, останься, сын. Только тяжко мне, отпусти домой, Володимир Иванович.

Я посмотрел в его глаза. Кивнул. Старший Лисин тяжело поднялся и побрёл к стоящим недалеко лошадям. Перед тем как подняться в седло, он обернулся.