Завтра нас похоронят
Шрифт:
— Тут пишут… — медленно начал он, — что военный министр Свайтенбах во время позавчерашнего визита в одну из военных частей страны упал в обморок.
Рихард поднял глаза и заинтересованно спросил:
— И в чём причина?
Некоторое время Ларкрайт молчал. Ланн придвинул к себе батон и отрезал несколько кусков хлеба. Молодой человек прищурился, взгляд быстро бежал по строчкам:
— Пресс-служба объясняет это переутомлением и напряжённой работой. Тем не менее, проверенный источник из администрации сообщает, что обмороки и неожиданные
— Как же… — Рихард разложил бутерброды на тарелке, — поднимет он…
— Как думаете, что с ним может быть?
— Чёрт его знает… — Ланн обхватил ладонью приятно тёплую кружку, — глядя на него, я сказал бы, что высыпалось уже слишком много песка. Но то же я могу сказать про многих из тех, кого Гертруда держит возле себя.
Ларкрайт улыбнулся, хотел ответить что-то… и неожиданно отдёрнул руку от тарелки, к которой только что потянулся, и со стоном схватился за горло. Сгибаясь пополам, опрокидывая кружку, он захрипел и вцепился другой рукой в край стола.
— Что с тобой? — Ланн, вскочив, моментально оказался рядом, вглядываясь в лицо инспектора.
Не отвечая, Карл закрыл глаза, на несколько секунд замолчал, но тут же новый хрип вырвался из его горла.
— КАРЛ! — Рихард попытался разжать стискивающие горло пальцы молодого человека.
— Она… — прошептал Ларкрайт, — она убивает меня….
Наконец Ланну удалось расцепить трясущуюся руку со вздувшимися венами и крепко стиснуть ее. От ужаса его словно парализовало, но оцепенение прошло быстро. Свободной рукой он уже лез в карман за телефоном, собираясь вызывать скорую. Но всё закончилось так же быстро, как и началось: тонкие пальцы Карла дрогнули. Молодой человек удивлённо взглянул на свои упавшие на стол очки и спросил:
— Что такое?
Ланн непонимающе уставился на него:
— Ты только что…
— Мне стало нехорошо… — Ланн отпустил его руку и Карл потёр лоб, потом поморщился, коснувшись своей шеи. — Голова заболела, и…
— Ты душил себя, — тихо произнёс комиссар. — И говорил, что она убивает тебя. Кто?
— Я… — Ларкрайт глубоко вздохнул, — ничего не помню.
Комиссар бросил тяжелый взгляд на его побелевшее ещё сильнее лицо, на бескровные губы и выступившие от боли слёзы. И покачал головой:
— На секунду мне показалось…
— Что?
— Неважно… — медленно ответил Ланн, закусывая губу. — Как ты?
— Нормально, комиссар. Наверно, я просто не выспался. Не беспокойтесь.
— Ты ведь тогда спас от Котов крысёнка, да? — спросил Рихард.
— Это было больше недели назад… — понимая, к чему Ланн клонит, инспектор отвёл глаза и придвинул к себе кружку. Рихард внимательно наблюдал, как жадно он пьёт, и хмурился всё сильнее. — Это не…
— Ты ведь не можешь знать этого точно, верно? И не забывай, что сами Джина и Леон Кац тоже болеют этим.
— Ничем
— Я в этом уже не уверен… — с усилием отозвался Ланн. — Зато точно знаю, чего НЕ хочу. Чтобы что-то случилось с тобой. Поэтому даже не думай близко подходить к кому-либо из этих детей.
— Даже… к вашей дочери?
Рихард молчал около полуминуты. Ему казалось, что земля уходит из-под его ног. В висках стучало, что-то странное происходило с его рассудком. Будто он смотрел в зияющую пустоту — ту, которая сквозила в его собственной груди и которую он пытался заполнить. Наконец с тяжёлым вздохом он покачал головой:
— Особенно к ней. Потому что если ты погибнешь из-за неё…
— Герр Ланн…
— Молчи и слушай, — процедил сквозь зубы комиссар.
Ларкрайт покорно опустил голову, сжимая кулаки.
— Пожалуйста. Я не хочу лишиться ещё и тебя.
Карл медленно кивнул. Комиссар улыбнулся:
— А теперь…
— Я поеду домой, — тихо сказал Карл.
— Подожди. Я отвезу тебя.
— Не нужно…
— Нужно.
Ланн ожидал новой вспышки сопротивления. Но Ларкрайт вдруг лишь устало улыбнулся:
— Хорошо, комиссар… спасибо.
И это тоже было плохим знаком. Ланн улыбнулся в ответ. Но тревога не оставляла его. Он не мог забыть, что Карл произнёс те же слова, что и Виктория в ту рождественскую ночь. «Она убивает меня….»
Маленькая Разбойница
[Восточная Жeлeзнодорожная Колeя. 14:20]
Сильва опустилась на вагонную лавку и придвинула к себе чашку с чаем:
— Ему сколько?
— Тридцать один, кажется, — тихо отозвалась я.
Мы сидели в одном из пустых вагонов и ждали: Сильва попросила Ская найти Алана. Что подруге было нужно от него, я не поняла, но судя по тому, как сердито она хмурилась, ничего хорошего. Про себя я проклинала изобретателя всеми возможными словами: зачем, зачем он сунулся к дому Леонгарда? А если папа Сильвы его видел? Хотя… это ведь всего лишь папа Сильвы. И он всего лишь не разрешает нам дружить.
— Ты… доверяешь ему? — Сильва посмотрела на плавающие в поцарапанной щербатой чашке хвоинки.
Я нахмурилась, тоже глядя на них. Лес был не так далеко от нашего лагеря, а вдоль одного из берегов озера ели нависали над водой — земля под их корнями постепенно размывалась, и они всё больше клонились вниз, как старухи и старики. Чай с хвоей — не самое страшное, мы к нему привыкли. Это было даже здорово — елочные иглы приятно пахли. А вот Сильва явно была не в восторге: сморщила свой тонкий нос.
— Вэрди? — окликнула она меня.
Не такого разговора о Скае я хотела. Теперь вообще жалела, что спросила ее: «Ну, как он тебе?», как только он выпрыгнул из вагона.