Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

ников, копавшихся в моих рубашках и носках, вели-

чественно покачивался начинавшийся чуть ли не от

подбородка живот начальника аэропортовской поли-

ции, созерцавшего этот в прямом смысле трогатель-

ный процесс. Начальник полиции представил бы под-

линную находку для золотолюбивого Колумба — зо-

лотой «Ролекс» на левой руке, золотой именной брас-

лет на правой, золотые перстни с разнообразными

драгоценными и полудрагоценными

камнями чуть ли

не на каждом пальце, золотой медальон с мадонной

на мохнатой груди, золотой брелок для ключей от

машины, сделанный в виде миниатюрной статуи Сво-

боды. Лицо начальника полиции лоснилось так, как

будто заодно с черными жесткими волосами было

смазано бриолином. Начальник полиции не опустил-

ся до интереса к шмоткам, но взял мою книгу сти-

хов по-испански и перелистывал ее избирательно и

напряженно.

— Книга была издана в Мадриде еще при гене-

ралиссимусе Франко, — успокоил я его. — Взгляните

на дату.

Он слегка вздрогнул от того, что я неожиданно за-

говорил по-испански, и между нами образовалась не-

кая соединительная нить. Он осторожно выбирал, что

сказать, и наконец выбрал самое простое и общедо-

ступное:

— Работа есть работа...

Я вспомнил припев из песни Окуджавы и неволь-

но улыбнулся. Улыбнулся, правда, сдержанно, и на-

чальник полиции, очевидно, не ожидавший, что я мо-

гу улыбаться. Еще одна соединительная нить. Затем

в его толстых, но ловких пальцах очутилась видео-

кассета.

— Это мой собственный фильм, — пояснил я.

— В каком смысле собственный? — уточняюще

спросил он.

— Я его поставил как режиссер... — ответил я, от-

нюдь не посягая на священные права «Совэкспорт-

фильма».

— Название? — трудно вдумываясь в ситуацию,

засопел начальник полиции.

— «Детский сад».

— У вас тоже есть детские сады? — недоверчиво

спросил начальник полиции.

— Недостаточно, но есть, — ответил я, стараясь

быть объективным.

— А в какой системе записан фильм? — деловито

поинтересовался он.

— ВХС, — ответил я. Еще одна соединительная

пить.

— А у меня только Бетамакс, — почти пожаловал-

ся начальник полиции. — Все усложняют жизнь, все

усложняют. — И со вздохом добавил, как бы прося

извинения:—Кассету придется отдать в наше управ-

ление для просмотра. Послезавтра мы ее вам вернем,

если... — он замялся, — если там нет ничего такого...

— Это единственная авторская копия. Она стоит

миллион

долларов,— решил я бить золотом по золо-

ту. — Я не сомневаюсь в вашей личной честности, но

эту кассету может переписать или ваш заместитель,

или заместитель вашего заместителя, и фильм пойдет

гулять по свету. Вы же лучше меня знаете, какая

Ю Е. Евтушенко

сейчас видеоконтрабанда. Дело может кончиться

международным судом.—Миллион и международный

суд произвели впечатление на начальника полиции,

и он запыхтел, потряхивая кассету в простонародной

узловатой руке с аристократическим ногтем на ми-

зинце.

Думал ли я когда-нибудь, что мое голодное детст-

во сорок первого года будет покачиваться на взве-

шивающей его полицейской ладони? По этой ладони

брел я сам, восьмилетний, потерявший свой поезд,

на этой ладони сапоги спекулянтов с железными под-

совками растаптывали мою жалобно вскрикивающую

скрипку лишь за то, что я не украл, а просто взял с

прилавка обернутую в капустные листы дымящуюся

картошку, по этой ладони навстречу новобранцам с

прощально обнимающими их невестами в белых на-

кидках шли сибирские вдовы в черном, держа в ру-

ках трепыхающиеся похоронки...

Но для начальника полиции фильм на его ладо-

ни не был моей, неизвестной ему жизнью, а лишь лич-

ной, хорошо известной ему опасностью, когда за не-

достаточную бдительность из-под него могут выдер-

нуть тот стул, на котором он сидит. Вот что такое

судьба искусства на полицейской ладони...

— А тут нет ничего против правительства Санто-

Доминго? — неловко пробурчал начальник полиции.

— Слово чести — ничего... — чистосердечно сказал

я. — Могу дать расписку.

— Ну, это лишнее, — торопливо сказал начальник

полиции, возвращая мне мое детство.

И я вышел на улицы Санто-Доминго, прижимая

к груди сорок первый год.

И я вышел на улицы Санто-Доминго,

прижимая к груди сорок первый год,

и такая воскресла во мне пацанинка,

словно вынырнет финка, упершись в живот.

Я был снова тот шкет, что удрал от погони,

тот, которого взять нелегко на испуг,

тот, что выскользнул из полицейской ладони,

почему — неизвестно — разжавшейся вдруг.

И я вышел на улицы Санто-Доминго,

прижимая к груди сорок первый год,

а поземка сибирская по-сатанински

волочилась за мной, забегала вперед.