Завтрашний ветер

Евтушенко Евгений Александрович

могли выключить, а начали прикрывать какой-то

фанерой, то я почувствовал себя полностью в своей

тарелке. Но как филигранно, энергично работал сам

Феллини! Как он умел найти доброе, ласковое сло-

во не только для Мастроянни, но и для любого че-

ловека в массовке и с дружеской интонацией сде-

лать самое жестокое, беспощадное замечание! В кро-

шечном эпизоде вхождения женщин-полицейских он

отснял 9 дублей, меняя

расстановку массовки и уточ-

няя задачи главных актеров. И вот с опозданием

я увидел целостный результат работы, тот дубль,

который выбрал Феллини.

Фильм весьма язвительно критиковали или, в

крайнем случае, хвалили сквозь зубы. Больших сбо-

ров он не принес. Упреки режиссеру в самоповторе-

нии были небезосновательны. Возмущенные феми-

нистки атаковали Феллини коллективными и аноним-

ными письмами во время съемок и даже пикетиро-

вали здание Чинечитта, считая, что Феллини гото-

вит некий удар в самое сердце их женского освобо-

дительного движения. На самом деле этот фильм

является едкой и в то же время грустной любовной

261

сатирой и на феминисток, и на мужчин, считающих

только себя хозяевами мира...

Об этом фильме с улыбкой думал я, нажимая

на кнопку двери знаменитой французской писатель-

ницы русского происхождения Натали Саррот, ос-

новоположницы так называемого «нового романа»,—

а вдруг она феминистка?

Автор 9 романов, 6 пьес и книги эссе, бабушка

пяти внуков, Натали Саррот приняла меня в своей

рабочей куртке, чем-то напоминающей толстовку, и

во время первых незначительных фраз я неожиданно

заметил, что она смотрит с каким-то непонятным для

меня восторгом, ибо сам я уже давно у себя восторга

не вызываю. Я смутился.

— Говорите, говорите побольше, — сказала На-

тали Саррог — О чем угодно. Лишь бы по-русски.

Я слушаю живой русский язык и так им наслаж-

даюсь! А вот мой русский, наверное, несколько за-

ржавел. Я так давно не была в России. Ведь язык

в непрерывном развитии, и это развитие можно ощу-

тить только на родине языка.

Я с некоторой грустью подумал, что развитие

языка не всегда бывает позитивным и мой собст-

венный бытовой, да и профессиональный язык поря-

дочно замусорен «современизмами». Но что поде-

лать, развитие любого языка — как движение гор-

ного потока, а горный поток несет с собой не толь-

ко чистые горные струи, но и всякую разную щепу

и чертовщину. Натали Саррот напрасно жаловалась

на

то, что ее язык «заржавел». Говорит по-русски она

прекрасно.

Я начал с того, что упомянул тезис Мишеля

Турнье о «вине Малларме» в отчуждении француз-

ской поэзии от читателя.

— Правда ли это, на ваш взгляд?

Саррот ответила по-своему:

— Малларме хотел дойти до конца возможно-

стей поэзии и добился того, что остался один на

один со словами.

— Значит, он хотел так писать, чтобы его не

понимали?

Саррот покачала головой:

— Чтобы его не понимали, он не хотел ни мину-

ты. Но так получилось.

262

— А может быть, он хотел, чтобы слова пони-

мали его, то есть относился к ним как к мысля-

щим существам?

Саррот задумалась:

— Наверное, так... Пруст, например, не думал

о читателе. Ведь если постоянно о нем думать, нач-

нешь подделываться под него. Я больше всего це-

ню самостоятельность чувств, которая сама нахо-

дит себе читателя.

— Чем для вас была продиктована форма «но-

вого романа'»?

— Явление «новый роман» собирательно, и кри-

тики, говоря об этом течении, иногда искусственно

объединяют совсем разных писателей. Что касается

меня, то мне хотелось, чтобы роман пользовался та-

кой же свободой формы, как поэзия, музыка, живо-

пись. Почему роман должен быть только отчетом о жиз-

ни, а не самой жизнью? В жизни я всегда больше

всего любила тайные психологические струения, а мно-

гим свойствен только внешний подход к литературе.

Некоторые читатели приучены читать книги лишь

под знаком того, что происходит в сюжете и какова

развязка, — с сожалением пожала плечами Саррот.

— Вы против сюжета?

— Вовсе нет. Но я предпочитаю внешней интри-

ге внутреннюю интригу мысли.

— У Достоевского это сочеталось. Он иногда

брал сюжет анекдотический или детективный, и он

у него перерастал в сюжет философский.

Саррот согласилась:

— Да, у Достоевского сюжетное действие нес-

ло и поддерживало внутреннюю работу. У Пруста

внутренняя работа — сама по себе сюжет. Пруст

доходит до такой скрупулезной правды во взаимо-

отношениях, которой до него никто не достигал. Он

как бы смотрит в микроскоп, отправляясь в мир не-

известных ощущений. Подражатели Пруста, имити-

руя его, впадают в манию снобизма. А он никог-