Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
Покончив с трапезой, Александр решил не засиживаться в гостеприимном жилище, а продолжить прерванный путь, благо чувствовал себя бодро как никогда. Сделав несколько гимнастических упражнений, наклонов и приседаний, чтобы размять затекшие конечности, ротмистр разбросал угли костерка (тушить огонь скаутским способом в столь чудесно доставшемся убежище казалось настоящим кощунством) и стал готовиться к выступлению в путь.
Первым делом он осмотрел поврежденную ногу. Опухоль пропала бесследно, боль едва чувствовалась. Только при очень резком нажатии где-то в глубине ступни слегка постреливало. Ладно, жить можно, а идти не особенно торопясь – тем более. Одежда, весьма поистрепавшаяся, тоже почти (со скидкой на место пребывания и обстоятельства) в порядке. С обувью дело обстояло хуже, но пару-тройку десятков километров туфли еще выдержат (Александр
Что же это так колет спину?
Александр снял пиджак и, немного покопавшись, вытянул из подкладочной ткани длинную рыжую, трехгранную, как штык старинной трехлинейки, иголку, напоминавшую сосновую. Хмыкнув, он кинул ее в догоревшее кострище и собрался было надеть пиджак, но что-то его насторожило. Что это за запах такой появился, странный для далекой от цивилизации пещеры? В углях потрескивало, и оттуда тянуло жженым пластиком. В чем дело? Нагнувшись к самому кострищу, Бежецкий разглядел что “сосновая” иголка, сплавившись, изогнулась и неохотно занялась коптящим трескучим пламенем. Вот это новость! Что же здесь за сосны такие с пластмассовыми иглами?
На этот раз он осмотрел всю свою одежду очень и очень внимательно. Так оно и есть! В ткани пиджака, брюк и даже белья он отыскал еще с полдюжины таких же иголок. Хотя поминальник, в отличие от первых, аккуратно упакованных в фольгу от сигаретной пачки, на них и не реагировал, очень уж эти игрушки напоминали сверхпортативные радиомаячки, причем неизвестной ни Бежецкому, ни создателям хитрой электроники напоминальника конструкции. Теперь понятно, почему до сих пор не видно погони: за перемещениями Александра попросту следили издалека, видимо пеленгуя его маршрут по сигналам этих микрорадиопередатчиков. Да еще посмеивались, поди, потеряв сигнал первой партии “жучков”, не очень-то тщательно спрятанных. Что же с ними делать, с этими микропредателями? Ухмыльнувшись, ротмистр отыскал кусок сосновой коры побольше и аккуратно воткнул в него найденные иглы. Подумав, ниткой, выдернутой из все равно разорванной подкладки, примотал туда же пакетик с первыми “жучками”. Для последнего штриха не хватало паруса… Еще минута, и кораблик весело побежал по течению реки. Теперь пусть следят хоть до полного посинения, если только куда-нибудь под кожу не запрятали какой-нибудь хитрый “жучок”, пока он валялся в “санатории” без чувств. Но это, господа, уже вряд ли…
Тем временем небо между горными склонами вниз по направлению течения реки приняло пунцовый оттенок. До восхода солнца оставалось полчаса, не более. Самое время для выступления в поход.
С наслаждением выкурив одну из двух чудом сохранившихся после всех передряг сигарет (пришлось их основательно посушить у огонька после вчерашнего “душа”, и теперь табак явственно отдавал смолистым дымком), Александр бодро тронулся в путь. Судя по в огне не горящему и в воде не тонущему напоминальнику, истекали пятые сутки побега. Шансы на встречу с мирными аборигенами росли с каждым шагом, на погоню соответственно в той же пропорции таяли.
* * *
Странности начались с первых шагов. К собственному немалому изумлению, Александр каким-то загадочным образом узнавал никогда не виденную им ранее дорогу. Сначала непонятную “знакомость” попадавшихся по пути ориентиров: сломанной ветром и порыжевшей на солнце сосны, скалы, причудливо выветренной и похожей на сгорбленного карлика, ручья, впадавшего в “его” реку, Бежецкий относил на совесть обычной игры воображения. Но, скользя по камням, пересекая вброд второй ручей, начал сомневаться, дежа вю ли это? Когда впереди показался неприступный утес, далеко вдававшийся в игравшую бликами гладь реки, не оставляя и миллиметра береговой полосы, сомнения переросли в уверенность: по сегодняшнему маршруту он шел уже второй раз, причем первый – во сне! Факт из области фантастики, но тем не менее – факт непреложный. Каким образом такое могло получиться? Неужели действительно его непоседливая душа выходила из спящего тела и рыскала вокруг, намечая маршрут предстоящего путешествия? Почему же он никогда раньше не замечал в себе столь явно выраженных экстрасенсорных способностей?
Ротмистр, примерно за полтора часа преодолев остаток маршрута, с каждым шагом все более узнаваемый, вышел наконец к месту слияния двух
Александр выбрал местечко поудобнее и, прислонившись спиной к нагретому солнцем валуну, прикрыл глаза, утомленные солнечной игрой на поверхности воды. Сон пришел так быстро, как будто прятался за углом того же валуна и нетерпеливо поджидал, когда усталый путник смежит веки.
На этот раз ему привиделось нечто уже совсем несусветное…
12
Неужели так может быть? Неужели все так запущено? Неужели гниль и ржавчина настолько проели все устои этого, благополучного на первый взгляд, общества, что даже неразумные дети… А ведь внешне все настолько благопристойно, чинно… Бла-ародно, пес их всех подери! Нет, не верю, не может этого быть! Даже у нас, когда страна плавает по брови в дерьме и крови, такого нет, а здесь… А та же Европа в моем мире? Чистенькая благополучная Европа, где местами наркотики даже легализованы, где писатели и поэты, не говоря уже о патлатых поп-кумирах, нюхают кокаин для вдохновения, для “расширения сознания”. Вот и дорасширялись. Ширялись-ширялись и дорасширялись. Веселый каламбурчик! Да что говорить: наши же Есенин и Маяковский, да и десятки других не лучше… Но дети?
Александр, занятый невеселыми мыслями, не заметил, как доехал до города, автоматически выруливая на нужные полосы, притормаживая, поворачивая, показывая… А перед глазами все стояло прелестное личико великой княжны Сонечки, звенел в ушах ее ангельский годосок, перебиваемый сальным шепотком “суркокрада” Варенцова: “Все употребляют-с, не исключая самых маленьких… старшие-то уже крепенько сидят, да-с, а младшенькие пока только балуются… пока пленочку не получил от меня с записью – нипочем не верил-с…” Стоп! Какую такую пленочку? Значит, существуют материалы подслушки, а может, даже видеонаблюдения за принцами? В “наследстве” Бежецкого-первого ничего подобного Александру не попадалось. Да не смешите меня, кто же будет держать в столе или служебном сейфе такой материал? Это же настоящая бомба! Прослышь хоть кто-нибудь краем уха, и скандал разразится такой, что самые устои зашатаются… Кому это нужно! А действительно, если подумать, кому? Не по этой ли причине приставил к виску свой револьвер коллежский асессор Ноговицын? Или заставили его приставить, иди даже потом, уже мертвому, сунули в руку? Вряд ли кто-нибудь сможет теперь исчерпывающе ответить на этот вопрос. Он скорее риторический, в пустоту… И все же, где материалы?
“А зачем тебе эти материалы, Бежецкий? Так, из любопытства, или применить хочешь? – Словно кто-то посторонний появился в машине и язвительно задал эти вопросы. – Может, перед Полковником выслужиться мечтаешь? – Александр даже оглянулся по сторонам, так необычно было ощущение постороннего присутствия. – Совесть не заест потом, майор, а? Это ведь не кишлаки в Афгане выжигать… Да и то… Помнишь, как на стенку потом лез, как “Макаров” свой табельный тискал, сучка нажрамшись, во все дырки тыкал, все решить не мог, куда шмальнуть: в висок, в рот, в сердце…”
Перед глазами, как кадры старой черно-белой кинохроники на экране старенького родительского “Горизонта”, беззвучно замелькали невысокие дувалы, глинобитные мазанки с крохотными окнами без стекол, пыльные безлюдные улицы… Ударом ноги в кроссовке распахнутая, вернее выбитая напрочь дверь, грубо сколоченная из неструганых горбылей… В полумраке несколько пар настороженных и ненавидящих глаз… кажется, женщина и пара ребятишек, может, больше, из-за тряпья не разберешь… Движение слева, короткая автоматная очередь навскидку, вторая, уже длинная, по всему помещению… Пыль, выбитая пулями из вековой глины стен медленно оседает на тела, кучками старых тряпок замершие на земляном полу, а слева… Парнишка, сопляк, лет тринадцать-четырнадцать, но стиснутые в смертной судороге тощие, отроду не мытые пальцы сжимают старенький, вытертый до белесого металла “Калашников”… Ненависти в огромных, широко распахнутых глазах уже нет, только безмерное удивление и детская обида…